– Расскажи еще, – попросил я, чувствуя, что вот-вот тоже коснусь Истины.
– Множество Земель, – сказал Пророк. – Во всех временах, в бесконечности пространства. Любая из них – твоя.
– Любая? – усомнился я. – Но – как?
– Твоя первая женщина подарит тебе ее.
– Ты говоришь о Лоре, – я ничуть не удивился. Кто еще может сделать мне такой подарок!
– Искатель, – ответил на мою мысль Пророк. – Искатель может промыслить, но не может собрать. Мастер – может. Ты – можешь. Возьми частицу души Мира, вникни в нее…
Голос умолк. Бесплотный контур затрепетал.
– Не здесь, не здесь… – уловил я едва слышный голос. – Здесь – невозможно. Я не смог. Ты не уйдешь, ты умрешь. Все напрасно. Силы нет.
– У меня есть Сила! – запротестовал я. – А будет еще больше. Много Силы. Я знаю!
– Бессмысленно, – прошелестел голос. – Чужая Сила.
– Но она может увести в Исход? Говори! – потребовал я.
– Нет, – прошептала тень Пророка, вздрогнула в последний раз – и пропала.
Мне стало очень больно, и я проснулся.
Я лежал между Мишкой и Лакомкой, живыми, теплыми, родными. Настоящими. Боль сразу ушла. Зато я помнил каждое слово Пророка.
Вопрос: можно ли верить сну?
Ответ: сначала надо знать, откуда этот сон пришел. Так учили меня в Школе.
Из прошлого? Из будущего? От Высшего или от низменной части, «зерна Лилит», как называл это мой последний инструктор медитации на Земле-Исходной, иудей, лишенный врожденного Дара, но вымоливший его у Высшего.
Значит, я во время Исхода собираю мир новой Земли? Возможно. Когда-то я слышал нечто подобное. Правда это или нет? Не знаю. После Исхода я мог бы вникнуть в это. Но после Исхода я напрочь теряю способность вникать в Сущее.
«Не дай им стать пищей Падших!»
Очень хотелось бы… Но – как?
Вопреки тому, что сказал во сне Шу Дам, я по-прежнему верил, что когда-нибудь смогу уйти.
Еще я подумал о Лоре. Не зря Пророк упомянул о ней. Где-то там, на моей родной планете, живет человек, которого я когда-то любил. Тонкая ниточка, протянувшаяся через Вселенную…
Расположившийся по другую сторону Лакомки Говорков привстал на локте, посмотрел на меня. Вернее, в мою сторону: в темноте Говорков видел как все обычные люди. То есть – никак.
– Кошмар? – спросил он шепотом, видимо опасаясь разбудить Лакомку.
– Скорее, наоборот, – ответил я обычным голосом.
Разбудить Лакомку может только то, что ее неспящее «я» сочтет угрозой: неважно, шепот это будет или вопль. Хлопни я сейчас над ее головой в ладоши, она только ухом дернет, продолжая видеть свои хищные пантерьи сны.
Я аккуратно вылез из меховой щели и поднялся на ноги.
– Слушай, Михал Михалыч, – сказал я. – Скажи мне как педагог: есть ли способ заставить человека искренне полюбить другого человека? Или искренне в него уверовать?
– Примеряешь на себя штанишки Пророка? – проявил прозорливость Говорков.
– Угу.
– Думаю, никак. Хотя…
– Ну?
– Если человека очень-очень сильно напугать – он вцепится в первого, кто окажется поблизости и может его защитить.
– Твои женщины меня на части разорвут, – мрачно произнес я.
Говорков пожал плечами:
– Ты спросил – я ответил.
– Ладно, ладно. А что может так напугать?
– Опасность, которая угрожает ребенку, – не раздумывая, ляпнул Говорков и осекся.
Да уж! У этих женщин дважды отнимали детей. Большего ужаса им просто не пережить.
– Володя, – после паузы произнес Говорков. – А ты что, всерьез думаешь о том, чтобы отправиться в Исход? Разве ты уже восстановился?
– Куда там, – вздохнул я. – Это я так, перебираю варианты.
– И как?
– Наиболее реальным кажется идея перебить всех Маххаим.
– А… Ну тогда понятно.
Ничего ему не понятно. Это как игра, где ты все время удваиваешь ставку, а у противника – неизвестный тебе ресурс. Ты не знаешь, сколько раз тебе требуется выиграть, зато отлично понимаешь, что любой твой проигрыш – последний.
Мы нагло расположились на берегу озера на виду у всех желающих. Нас было видно с противоположного берега. Нас было видно из устья реки и со всех лодок, снующих по озеру. Чтобы все желающие видели: вот он я! Добро пожаловать на праздник смерти!
Я ожидал нашествия Маххаим. Я ожидал толпу черных союзников и стражей Закона. Я ожидал стаю ящеров… Я был готов ко всему. Но Маххаим меня удивили. По-настоящему удивили.
Они прислали ко мне Меченую Рыбу.
Вот уж чего я не ожидал.
Одинокая лодочка пристала к берегу, и с нее соскочил в воду мой давний приятель.
Храбрый охотник явно был не в себе. Глаза мутные, движения неловкие…
– Я говорю голосом Маххаим! – сообщил он мне без всякого воодушевления.
– Говори, – разрешил я.
Голос Маххаим был невнятен и бестолков. Меченая Рыба мямлил и путался. Я неплохо знал местный язык, все три его мало отличающихся диалекта, но все равно очень долго не мог понять смысл послания. Наконец я сообразил, что Маххаим «промыли» парню мозги и он теперь наполовину зомби. И сейчас бедный парень изо всех сил пытается донести до меня суть послания, но его подводит вторая сигнальная система, разрегулированная зомбированием.
Это было несправедливо. Меченая Рыба – единственный человек из местных, кто когда-то мне помог, причем совершенно бескорыстно.
Я должен был ему помочь, и я ему помог. Ввел в транс – и «прочел» послание. И только потом сообразил, что именно этого Маххаим и ждали. Как только «информационный пакет» был передан, Рыба снова стал нормальным человеком, в меру испуганным, в меру заинтригованным. Лично от себя он мог сообщить немногое. Он с соплеменниками приятно проводил время на ярмарке. Денег было – завались. Все радости местной жизни – в свободном доступе.
Но кто-то донес Маххаим, что он знаком с чужаком. То есть со мной. Вчера Маххаим велели Рыбе явиться в свое подгорное царство и… Дальше – провал.
Зато храбрый охотник за яйцами кое-что рассказал о настроениях в городе-ярмарке. Настроения были мрачные. Слухи обо мне и моих зверях распространялись самые жуткие и отвратительные.
Но это – лирика. Главная информация: Маххаим вели себя странно. Раньше почти ежедневно кто-то из оборотней присоединялся к караванам, уходившим вверх по реке. Однако последние три дня ни один оборотень не вышел из-под горы. Они сидели у себя в подземельях и не показывались даже на ярмарке. Весь информационный обмен шел через особо доверенных стражей Закона и черных слуг. Я мог бы посчитать, что они испуганы моей расправой над своими сородичами, но уверенности в этом не было. Иначе с точки зрения формальной логики было не объяснить потрясающую наглость предложения, которое мне было сделано.