Мы жертвы своих иллюзий, количество которых беспримерно и не поддается никакому учету. Впрочем, мне думается, их вполне можно свести к четырем основополагающим - иллюзии опасности, иллюзии счастья, иллюзии страдания и иллюзии взаимопонимания. Каждая из них, конечно, ветвится и множится, но в сущности выбор невелик: мы видим опасности, которые есть лишь плод нашего воображения (поскольку будущее неизвестно, а всякая опасность - это «из будущего»); нам кажется, что счастье скрывается где-то за поворотом, за горизонтом, что до него нужно только дойти, набраться сил и дойти, и вот мы постоянно находимся в дороге, бредем, ждем, верим и, по вполне понятным причинам, не бываем счастливы; ко всему прочему нам мило страдание, мы находим в нем какой-то смысл и какую-то особую прелесть, мы готовы страдать, хотя, по правде сказать, задумавшись, даже вряд ли сможем пояснить, что это значит «страдать»; наконец, мы все пьяны иллюзией взаимопонимания, которую ищем в процессе содержательной коммуникации, которая по определению невозможна. Вот, собственно, и вся любовь… Простите, вся жизнь, хотя любовь - это, конечно, тоже иллюзия…
Впрочем, мне следует оговориться, в предыдущем абзаце отнюдь не утверждается отсутствие опасностей, невозможность счастья, выдуманность страдания, нецелесообразность контакта между человеками и ненужность любви. Я говорю совсем о другом, я говорю о том, что мы полны соответствующих иллюзий и именно поэтому нам заказано и счастье, и естественная, живая радость, и взаимность, и, наконец, как воплощение всего этого, некая кульминация всего этого - любовь (впрочем, здесь это слово почему-то кажется мне пошлым, поэтому я пойду на тавтологию, заменю ее на слово взаимность), взаимность.
Наш основной порок - это страх, продукт иллюзии опасности. Мы готовы бояться всего и вся, хотя все, чего мы можем бояться, находится в будущем, в том, чего еще нет, а потому и опасностей в действительности нет. Они, конечно, встречаются, но тогда и откуда, когда и где их никто не ждет. Неприятности - это то, что нечаянно нагрянет, когда их совсем не ждешь. Страх, таким образом, есть признак нашей слепоты и результат нашей, усвоенной еще в раннем детстве, привычки бояться. На страхе «благополучно» произрастает тщедушное древо нашей культуры: наша мораль - это наш перенаправленный страх, наши псевдоблагородные поступки - это наш секуляризованный страх, наш страх собственной персоной - это служение нашему страху, сопряженное с обязательным предательством самого себя.
Наше страдание - это страдание, но страдание по сути своей бессмысленное, и в отношении нас самих беспощадное и губительное. Причины нашего страдания можно указать две - одну «генетическую», другую «этиологическую». Мы страдаем по шаблону, по заготовленной, выработанной у нас привычке, а также в связи с тем высоким статусом, который в нашей культуре отведен страданию, - все это «генетические» причины нашего с вами страдания. «Этиологическая» причина нашего страдания представлена тремя факторами, это легко понять, если принять за данность (а это именно данность) то, что невозможно сострадать страху, глупости или боли, но невозможно представить себе страдание, которое бы не было в своем основании страхом, глупостью или болью. Я думаю, мы должны решить для себя один вопрос, а именно: «Какой смысл (какова цель, какой резон) в страдании?» И у меня нет сомнений, что ответ на этот вопрос един для всех и другим быть не может: «В страдании нет никакого смысла».
Труднее всего, конечно, расставаться с иллюзией счастья, а также, наверное, с иллюзией взаимопонимания (о последнем мы уже говорили). Счастье - это радость, которая не обусловлена удовлетворением какой-то конкретной потребности (такую радость мы, сколь бы невротичными мы ни были, действительно способны время от времени испытывать), радость, которая наполняет человека лишь потому, что он свободен от страха, не видит смысла в страдании и думает о том, что важно то, как ты проживаешь жизнь, а не то, что составляет эту жизнь. Жизнь может быть составлена из самых натуральных неприятностей, но это вовсе не заставляет нас чувствовать себя несчастными, несчастными мы можем быть только по собственному «волеизъявлению». И по этой причине счастье не скрывается где-то за поворотом, «там, за горизонтом», а есть непосредственное переживание настоящего момента, который замечателен просто потому, что ты можешь жить.
Последний пункт - это иллюзия любви, эта самая термоядерная из всех иллюзий. Здесь есть все - здесь мы находимся под пятой иллюзии счастья, здесь мы мучаемся иллюзией взаимопонимания, здесь мы тешим себя страданием и здесь раззадориваем себя иллюзией опасности. На самом же деле во всех подобных случаях мы являемся никчемными заложниками сексуальной доминанты и тех игр сознания, которые спровоцированы все той же сексуальной доминантой, разжигающейся более всего, как и положено доминанте, в случае категорического отказа: «Нет, я тебя не хочу!»
Любовь, и факт этот можно признать строго научным, есть восхищение, в ней главное - это готовность довериться и отдаться (именно по этой причине в обнимку со словом «любовь» и ходит слово - «предательство»). Но чаще всего подобный поступок - своего доверия и вверения себя - не является актом дарения, по факту - это лишь глубоко эгоистичная (причем категорически не в том замечательном, заслуживающем уважения смысле слова «эгоизм», который я пытался изложить выше) попытка вменить другому ответственность: «Возьмите меня, я ваша навеки!»
Восхищаться можно и нужно, но при этом нельзя терять собственного лица, поскольку дарить себя в таком уничижительном - безлицем - виде просто неприлично - это не подарок, а, напротив, банальное воровство. Нужно уметь удивляться инаковости Другого, дивиться его индивидуальностью, неповторимостью, его способностями, хотя бы уж теми, которые ты не в силах понять. Но навязывать себя, а любящий всегда навязывает себя, - это высшая степень насилия, поскольку, «обезоруженные», мы не оставляем Другому право выбора и он вынужден быть просто другим.
Конечно, под правило, касающееся восхищения в любви, не подпадают случаи, когда это восхищение вызвано тем, что ты не способен понять возлюбленного просто потому, что в основании его действий глупость, которую, по вполне понятным причинам, понять невозможно. Вообще говоря, если ты не хочешь постоянно попадать впросак (в том числе и со своей «любовью»), следует быть или стать очень тонким ценителем глупости, как своей собственной, так и чужой…
Этот подвид - Ното-не-Sapiens - придуман моей иронизирующей натурой для всех, кто является официальным представителем вида Ното Sapiens, т. е. для каждого из нас. Иначе говоря, я бы предложил переименовать наш вид - Ното Sapiens - в вид Ното-не-Sapiens, поскольку, во-первых, это определение куда больше соответствует действительности, нежели находящаяся в ходу номенклатура, а во-вторых, это даст нам некую отправную точку в область здравомыслия, которая до сих пор является для нас тайной, сокрытой за семью печатями.
Что я имею в виду, когда называю «Человека Разумного» «Человеком Неразумным»? Нам всем кажется, что мы способны думать, и это более или менее соответствует действительности (впрочем, если хотя бы слегка ужесточить критерии, то и это окажется чем-то запредельным), а также действуем в соответствии с собственным разумением (что и вовсе является абсолютным и категорическим заблуждением). Речь, разумеется, не идет о пресловутом «фрейдовском бессознательном», я думаю сейчас скорее о великих русских физиологах, а не о венских фантазерах, а также прочих магах и кудесниках «психологического балагана». Впрочем, русские физиологи ничего подобного тоже не постулировали и ровно так же, как и Фрейд с сотоварищами, ошибались насчет человеческой натуры, сильно преувеличивая ее возможности.