Он уронил окурок на асфальт и растер его подошвой ботинка. Нужно было делать дело, а не торчать под окнами, как влюбленный пацан.
Лифт опять не работал, и ему пришлось тащиться на одиннадцатый этаж пешком. Тускло освещенные лестничные пролеты чередовались с абсолютно темными, под ногами шуршал и бренчал мусор, со стен кричала выписанная полуметровыми буквами похабщина. «С-с-сволота!» – прошипел Активист, споткнувшись в темноте об оставленную кем-то на ступеньках пустую бутылку и с трудом удержав равновесие.
Проходя через узкие балкончики, заменявшие здесь лестничные площадки, Виктор высоко поднимал ноги и вытягивал вперед руку: балкончики тонули в кромешной тьме и были загромождены каким-то хламом, выставленным сюда хозяйственными жильцами. Активист вспомнил, что его отец всякий раз, когда ему приходилось пользоваться лестницей, поминал Иосифа Виссарионовича и Гулаг – в том смысле, что кое-кому из соседей не повредило бы свести краткое знакомство с тогдашними порядками.
Шараев-старший до самого выхода на пенсию возглавлял партком исторического факультета в пединституте – том самом, который в конце второго курса бросил его сын.
Он преподавал на факультете историю КПСС и, само собой, звался среди студентов Вождем краснокожих – как в силу своей должности, так и благодаря склонности к употреблению крепких напитков, из-за которой его лицо действительно слегка напоминало цветом стяги революции.
После первого инфаркта пить он бросил, а через год КПСС приказала долго жить. Вождя краснокожих вежливо проводили на пенсию, и все остальное время он провел, малюя лозунги, размахивая ими на площадях и матеря Ельцина в родном клубе ветеранов партии. Младшего сына он считал дураком, старшего – предателем Родины и мелким уголовником, а мать не раз клеймил как оппортунистку и соглашательницу. В свете всего этого ожидавшая Активиста миссия представлялась посложнее Чеченской кампании, но деваться было некуда: помимо сыновнего долга, существовала проблема личной безопасности, посреди которой гвоздем торчали отец и брат.
Где-то на полпути он сбился со счета, и ему пришлось, спотыкаясь и набивая шишки, выбираться к лифту, чтобы установить свое местонахождение по выписанным на стене цифрам. Оказалось, что он уже на восьмом этаже. Это вселяло надежду на то, что он доберется до одиннадцатого раньше, чем наступит утро.
Между девятым и десятым кто-то схватил его за плечо.
Виктор мысленно попрощался с жизнью, уверенный, что это кто-то из людей Кудрявого, а может быть, и Одинаковый, явившийся отомстить за брата, но тут его ноздрей коснулось насквозь пропитавшееся алкоголем дыхание, и голос, принадлежавший, вне всяких сомнений, сопляку лет семнадцати, произнес:
– Закурить не найдется, мужик?
Виктор обернулся. Он ошибся: на вид сопляку было даже не семнадцать, а пятнадцать-шестнадцать. Сопляков оказалось трое, и все были при оружии: один поигрывал ножом-бабочкой – из тех, что можно по дешевке купить в любом коммерческом киоске, другой похлопывал по ладони огромным самодельным тесаком, которым можно было бы завалить медведя, а третий развлекался тем, что открывал и закрывал лезвие опасной бритвы. Виктору некстати вспомнилось, что у него по карманам рассовано пятьдесят тысяч долларов.
– У меня есть закурить, – спокойно сказал он. – На первое дело вышли, пацаны?
– Не твое дело, козел, – заявил смазливый блондинистый сопляк, угрожающе поднимая бритву. – Бабки гони, котлы снимай и вали отсюда, пока цел.
– Значит, на первое, – сказал Активист. – Все мы когда-то начинали. Только не советую тебе с такой смазливенькой мордахой идти в зону. Или ты любишь грубых небритых мужчин?
Один из приятелей блондина хихикнул. Блондин стиснул зубы и опять замахнулся бритвой.
– Ну, что же ты? – равнодушно спросил Активист. – Открою тебе маленький секрет: если бы ты не строил из себя крутого, а сразу полоснул меня по горлу, у вас на троих уже было бы пятьдесят тысяч гринов. Обидно, правда?
Заканчивая фразу, он вынул из кармана «вальтер» и передернул затвор.
– Газовый, – не очень уверенно сказал блондин, – Ступай, ступай, – поторопил его Виктор. – Не хочешь же ты, в самом деле, проверить, газовый он или боевой?
Слушая, как дробно топочут вниз по лестнице три пары ног, Активист вздохнул и убрал пистолет.
– Мальчишка, – сказал он, имея в виду вовсе не блондина с бритвой.
Дверь ему открыл брат. Он был бледен и всклокочен больше обычного, а на груди тельняшки красовались пятна томатного соуса. В квартире было сине от табачного дыма и сильно пахло подгоревшей пищей.
– Где она?! – трагическим шепотом завопил брат, хватая Виктора за грудки и встряхивая. – Где она, говори!
Виктор молча отцепил от себя его руки – по одной, как каких-нибудь гигантских клещей, – закрыл за собой дверь и, отстранив брата с дороги, вошел в квартиру, немедленно споткнувшись об отставшую половицу.
– А, чтоб тебя! – в сердцах сказал он. – Отец дома?
– Отец дома, – все с тем же трагическим надрывом сказал брат, – а вот матери нет!
– Ты заметил? – удивился Виктор. – Надо же!
– Не шути, – зашипел брат, – ты уже дошутился!
Вот они, твои бешеные деньги! Ты расхаживаешь в галстучке, как чертов распроклятый банкир, а маму похитили какие-то.., какие-то твои дружки!
– Заткнись, баба, – устало оборвал его Виктор. – Позови отца и ступай одеваться.
– Ты мне еще покомандуй, – тоном ниже сказал брат.
– Борис, кто пришел? – послышался из гостиной голос отца. Виктор без труда уловил в нем знакомые нотки.
– Давно запил? – тихо спросил он у брата.
– Со вчерашнего дня, – так же тихо и как-то очень безнадежно ответил брат. – Нам позвонили и сказали, чтобы мы не смели обращаться в милицию, если хотим увидеть ее живой. Еще они сказали, чтобы мы спросили у тебя, где она. Мы стали звонить тебе, но тебя не было…
В общем, он звонил-звонил, потом грохнул телефон о стену и пошел в гастроном.
– Узнаю Вождя краснокожих, – едва слышно произнес Активист. – Ладно, иди одевайся. И подбери сопли, мать в безопасности. Я все уладил. Сейчас поедем к ней.
Борис быстро-быстро закивал и скрылся в спальне.
– Борис, – снова донеслось из гостиной, – кто пришел?
Активист знал, что, выпив, отец может бесконечно повторять один и тот же вопрос, доводя окружающих до полного исступления. При этом ему было безразлично, отвечают ему или нет: он забывал ответ, как только его слышал. Поэтому Виктор шагнул вперед, остановился на пороге гостиной и сказал:
– Это я.
– А, – совершенно пьяным голосом сказал отец.
Виктор с болью отметил, как сильно он сдал со времени их последней встречи. – Ты… Гроза тугих кошельков. Экспроприатор. Камо, так тебя и не так… А кто пришел?