И Алоиз понимала, насколько она красива: мальчики в церковном хоре заглядывались на нее, а друзья родителей прерывали беседу, обращая на нее свои восторженные взоры, когда она входила в комнату.
Мена с тоской подумала, что именно красота Алоиз стала причиной, по которой сестра покинула семью и забыла о них.
Сама же Мена была счастлива жить с матерью, которую очень любила.
И все же иногда ей приходило в голову, что было бы совсем неплохо общаться со сверстниками, веселиться, радуясь каждой удачной шутке, и придумывать забавные развлечения.
Ее мать не находила радости ни в чем. После смерти мужа ее словно охватила какая-то апатия, безразличие ко всему, что происходило вокруг.
Мена с отчаянием понимала, что не в силах придумать ничего, что могло— бы принести матери радость и сделать ее хоть чуточку счастливее.
«Вся ее жизнь так зависела от папы, — думала девушка, — что с его смертью она потеряла не только его любовь, заботу и внимание, но и смысл своего существования, не стало того человека, ради которого стоило заботиться о себе и своей внешности».
В свои сорок два года Элизабет Мэнсфорд все еще оставалась очень красивой. А когда отец только женился на ней (Элизабет было тогда столько же лет, сколько сейчас Мене), ее прелестная внешность очаровывала всех.
Где бы ни появлялась молодая пара, юную супругу осыпали комплиментами, а Лайонела поздравляли с удачной женитьбой.
От похвал она словно расцветала еще больше, подобно бутону розы, распускающемуся под лучами солнца.
«Вот-вот, — думала Мена, приближаясь к дому, — мама совеем как цветок».
Элизабет Мэнсфорд была причудливым цветком, угасавшим без внимания и интереса к себе.
«Теперь, когда мы уже сняли траур, — решила Мена, — нам, наверное, следует организовать у себя прием».
И она стала мысленно перебирать живущих по соседству знакомых, которых можно было бы пригласить.
В округе было много семейных пар, но она никак не могла припомнить ни одного подходящего неженатого мужчину, который составил бы компанию матери на время ленча или обеда.
Было несколько мужчин, не связанных брачными узами, но совсем молодых, почти ровесников самой Мены.
Правда, весь этот год они соблюдали глубокий траур, поэтому вполне вероятно, что за это время в окрестностях появились новые обитатели, о которых она еще не знала.
«Я должна что-нибудь предпринять! Маме это необходимо», — твердо решила Мена, направляясь к дому.
Она прошла через холл, откуда вела наверх великолепная дубовая лестница с искусно вырезанными балясинами перил, и вошла в гостиную.
Это была одна из самых очаровательных комнат в доме.
Невысокий потолок, два больших арочных окна и прекрасный мраморный камин, сделанный на месте старинного очага.
Госпожа Мэнсфорд сидела на диване у окна.
Диван стоял так, что солнечные лучи, проникавшие сквозь алмазные грани оконных стекол, сверкали на ее волосах, придавая им золотистый блеск.
И у матери, и у дочери волосы были одного цвета, а кожа у обеих — бледно-розовая, почти прозрачная.
А вот глаза у Мены были темнее — темно-голубые, почти синие, и их не затуманивала грусть и подавленность.
Элизабет посмотрела на приближающуюся к ней дочь.
— Как твоя прогулка, Мена? — спросила она.
— Я прошлась по полю и вернулась через лес, — ответила Мена. — Взгляни, мама, я принесла тебе венерины башмачки. Я подумала, ты будешь рада, ведь они так прекрасны.
Миссис Мэнсфорд взяла цветы из рук дочери.
— Они премилые, — согласилась она. — Это ведь тоже орхидея, в наших оранжереях никогда не переводились орхидеи, когда мы могли позволить себе оплачивать работу садовников, заботящихся об этих цветах.
— Да, мама, я знаю и всегда вспоминаю, как ты была великолепна, когда заколола их в волосы на какой-то званый обед.
Неожиданно се мать рассмеялась.
— Я хорошо помню тот обед, — сказала она. — Дамы в роскошных диадемах негодовали, потому что все мужчины рассыпались комплиментами передо мной, игнорируя их бриллианты.
— Ты зашла, чтобы пожелать мне спокойной ночи, — продолжала вспоминать Мена, — и мне показалось — я увидела сказочную принцессу.
— Я и чувствовала себя принцессой из сказки, ведь со мною был твой отец, — заметила миссис Мэнсфорд, и в ее глазах вновь появилась печаль.
Мена собрала дикие орхидеи и добавила их к цветам, стоявшим в вазах на столике у стены.
— Знаешь, мама, я размышляла над тем, что теперь, когда траур закончился, нам необходимо принимать гостей и устраивать приемы.
— Устраивать приемы? Но зачем? — удивилась миссис Мэнсфорд.
— Ну, я подумала, что было бы совсем неплохо снова встретиться с нашими соседями, — ответила Мена. — Я вспомнила всех, кто, подобно сэру Руперту и леди Холл, имели обыкновение весьма часто посещать наш дом, когда еще был жив папа.
Мать ничего не отвечала, и Мена продолжила:
— Да и полковник Странгевейс с супругой, я уверена, с удовольствием навестили бы нас.
— Но как же мы можем устраивать приемы? Твой отец был таким радушным хозяином,' но теперь его нет с нами. Ты же понимаешь, что все будет совсем иначе, чем когда он сидел во главе стола, такой остроумный, веселый…
В ее голосе послышались слезы, и Мена торопливо добавила:
— Кроме того, мама, я думаю нам надо позаботиться о новых нарядах. Мода, несомненно, немного изменилась за то время, пока мы ходили в черном.
Воцарилась пауза. Немного погодя миссис Мэнсфорд беспомощно произнесла:
— Если ты хочешь, чтобы мы принимали гостей, моя дорогая, тебе придется самой обо всем позаботиться. Ты же знаешь, что твой отец всегда сам все организовывал, а я даже не смогу сообразить, с чего начать.
— Я все устрою, мамочка, — ответила Мена, — и я уверена, что это тебя приободрит. К тому же миссис Джонсон давно страдает, что ее кулинарные способности некому оценить по заслугам.
Миссис Джонсон работала в доме с незапамятных времен. Она была отличной кухаркой и последнее время часто приходила в отчаяние: что бы она ни приготовила и ни послала к столу, ничто не могло вызвать аппетит у ее госпожи и заставить ее съесть больше одной-двух ложек.
— Я действительно совсем не голодна, дорогая моя, — обычно отвечала миссис Мэнсфорд, когда Мена пыталась увещевать ее. — Помню, насколько привередлив был твой отец в отношении угощения, на столе всегда должно было стоять нечто особенное, но я только притворялась, что получаю удовольствие от того или иного блюда, лишь бы сделать ему приятное.
«Мне необходимо придумать что-нибудь такое, что возбудит в маме хоть какой-то интерес к жизни», — думала Мена.