— Очень надеюсь, что мадам Вестри… они понравятся.
Говоря это, она не сумела скрыть беспокойства, подумав вдруг, как будет разочарована Пенелопа, если их план не удастся. Им придется шить себе платья самим, но это безнадежно: в Лондоне никто не обратит на них ни малейшего внимания.
А еще ей пришла в голову мысль, что один серебряный поднос, на котором подавали еду, стоит столько, что на эти деньги можно было бы с легкостью купить полдюжины великолепных нарядов и, подобно сестрам Ганнинг, покорить Лондон.
«Прошу тебя, Господи! — взмолилась Алиса. — Сделай так, чтобы мадам Вестри наши кремы пришлись по душе!»
Она молилась с таким рвением, что совершенно забыла, где находится, и, услышав голос графа, испуганно вздрогнула.
— О чем вы сейчас думаете?
— О мадам Вестри.
— Вы восхищаетесь ею?
— Я слышала… что она… отличная актриса.
— Я спрашиваю не об этом. Мне показалось, что, войдя в гримерную, вы были шокированы.
— Наверное… вы сочтете меня… дерзкой, — чуть слышно проговорила Алиса, — но я и в самом деле подумала… что мадам Вестри одета… несколько нескромно.
— Естественно! — бросил граф. — Именно поэтому «Джованни в Лондоне», спектакль в общем-то неважный, пользуется в столице таким громким успехом.
— У мадам Востри, по-моему… хороший голос. Такое мелодичное контральто.
— Публику больше интересуют ее ноги, — с неожиданной злостью сказал граф.
Алиса вспыхнула.
Она считала, что обсуждать подобный предмет — верх неприличия.
— Если вы приедете в Лондон, — продолжал граф, — то вам придется идти в ногу со временем. Так что, быть может, вам лучше сюда не приезжать?
— Почему? — удивленно спросила Алиса.
— Потому что все мужчины тут же начнут восхвалять вашу красоту, и это вскружит вам голову. Вы станете самонадеянной и самоуверенной особой, излюбленное занятие которой — пускать пыль в глаза.
— Как вы можете говорить такое! — воскликнула Алиса. — Ничего похожего не случится! И потом, я совсем не уверена, что кто-то станет петь мне дифирамбы.
При этом она подумала о миссионерах и священниках, с которыми общается тетя Генриетта. Они ее и замечать-то не будут, не говоря уж о том, чтобы делать ей комплименты.
— А зачем же тогда вы вообще едете в Лондон? — спросил граф.
— Шить одежду для африканских детей. Отправляясь в Африку, миссионеры возьмут ее с собой.
Граф уставился на нее с таким изумлением, что Алиса, обругав себя за излишнюю откровенность, поспешно проговорила:
— Вам это неинтересно, милорд, а мне уже пора идти. Прошу вас… разрешите перед уходом еще раз взглянуть на ваши книги.
— Пожалуйста, — сказал граф, но тут дворецкий поставил на стол графин с вином, и Алисе стало неловко.
— Простите меня! Ваш обед еще не закончен, а я вас уже тороплю. Это очень невежливо с моей стороны…
— Мой обед закончен, — успокоил ее граф. — Вина я не хочу, так что прошу вас в библиотеку — еще раз взглянуть на мои книги.
Сгорая от стыда, Алиса встала из-за стола и нерешительно направилась к двери.
Как пройти в библиотеку, она помнила и, войдя, вновь замерла в восхищении. В солнечном свете, струящемся через окно, тисненые кожаные переплеты загадочно и призывно поблескивали, и Алисе неудержимо захотелось взять краски и кисти, чтобы запечатлеть на холсте это великолепие.
Над камином вместо обычного зеркала висела картина, изображающая коня, работы, как показалось Алисе, художника Стаббса. Впрочем, она не решилась высказать свою догадку вслух.
Пока она оглядывалась по сторонам, граф подошел к столу у окна и уселся в кресло.
Алиса решила, что он не станет возражать, если она подойдет к книжным шкафам поближе. Так она и сделала; оказалось, у графа много новых романов, которые отсутствовали в библиотеке сэра Уинтона — отец предпочитал исторические труды, повествующие о далеких временах, которые уже прошли, и людях, которых давным-давно не существовало на свете.
«А современные книги я с удовольствием бы почитала», — подумала Алиса и пошла вдоль шкафов, прилипнув к полкам, чтобы не пропустить какую-нибудь интересную книгу. Наконец она увидела томики стихов и среди них — непревзойденные творения Байрона.
— Вы знакомы с лордом Байроном? — спросила Алиса.
— Разумеется, — ответил граф.
— Как бы мне хотелось быть с ним знакомой!
— Все женщины считают его неотразимым, — с оттенком цинизма, как показалось Алисе, заметил граф.
— А мне очень нравятся его стихи. Он так тонко чувствует жизнь, что читать их — одно удовольствие. Хочется петь и смеяться и самому говорить стихами.
— Уверен, Джордж Байрон будет чрезвычайно польщен высокой оценкой, которую вы дали его творчеству, — сказал граф и встал.
Алиса тут же отошла от книжного шкафа.
— Премного благодарна вам, граф, за то, что позволили мне посмотреть ваши книги, — сказала она. — У меня такое чувство, словно я побывала в некоторых из них и услышала музыку.
Граф протянул ей конверт:
— Вот чек, который я вам обещал.
— Но… я ведь вам не сказала… сколько стоят…
наши кремы.
— Надеюсь, что сумма, которую я даю, адекватна их качеству. А теперь, прежде чем вы покинете мой дом, разрешите кое-что вам предложить.
Алиса взглянула на графа и поразилась странному выражению его лица.
— Из того, что вы мне рассказали, — продолжал он, — я понял, что вы растрачиваете свою молодость и красоту на птичек, ягнят и цветочки. Я намерен сделать вам некое предложение и надеюсь, что, вернувшись домой, вы его хорошенько обдумаете.
— Какое… предложение? — пролепетала Алиса.
— Разрешите мне дать вам то, что позволит вам стать еще красивее, чем сейчас.
Алиса непонимающе смотрела на него, а граф продолжал:
— Что, если вам приехать в Лондон одной? Я позабочусь о том, чтобы вы ни в чем не нуждались. А ваших родных лучше ни во что не посвящать.
— Как… это? Я не понимаю… что вы имеете в виду…
Граф улыбнулся:
— Я хочу сделать вас счастливой и обеспечить всем необходимым. Нельзя такую хорошенькую фиалку прятать от людских глаз. Во всяком случае, не от моих.
Алиса терялась в догадках, что все это значит, и злилась на себя за то, что никак не может понять, и тут граф неожиданно обнял ее и, прежде чем она сообразила, что происходит, притянул к себе и прижался губами к ее губам.
От потрясения Алиса на мгновение застыла, не в силах пошевелиться, и внезапно ее как громом поразило — да ведь это же поцелуй! Ее первый в жизни поцелуй! Какие же у него сильные руки, какие горячие губы!