— Я не могу пойти на это, Кэролайн.
— Но ты должен, должен! — проговорила она почти гневно. — Ты сказал, что любишь меня, и ты знаешь, что я люблю тебя. Доверься мне на этот раз, прошу тебя!
— Но куда мне ехать? Я не хочу, чтобы меня, как человека, скрывающегося от правосудия, преследовали по всей стране.
— Разумеется, нет. Я от тебя этого и не требую. Все, о чем я тебя прошу, — это уехать сейчас же в Мэндрейк.
Там ты спросишь Ньюмена, камердинера моего отца.
Если нужно, он укроет сотню беглецов, и никто ни о чем не догадается.
— А потом?
— Я дам тебе знать, как только смогу. Есть только две возможности: либо обвинение будет снято, либо мы вдвоем бежим на континент.
— Кэролайн, что мне ответить тебе?
Он посмотрел ей в глаза и вдруг, опустившись на одно колено, поднес к губам полу ее платья.
— Я сделаю все, что ты хочешь. Не потому, что ты права, любимая, но потому, что ты самая отважная и самая замечательная женщина на свете.
Когда он поднялся, Кэролайн обняла его и прильнула к его груди. Они долго простояли так, чувствуя, что близки друг другу, как никогда прежде. Затем Кэролайн высвободилась из его рук и, подойдя к камину, потянула шнурок колокольчика.
— Твоему камердинеру можно доверять? — спросила она.
Лорд Брекон задумался:
— Он у меня недавно. Лучше послать его за Бейтсоном. Тот служил у нас еще до моего рождения.
Камердинер, явившийся на зов колокольчика, если и удивился, застав их на ногах в такой час, то виду не подал.
— Позовите Бейтсона, — сказал лорд Брекон, — а потом можете ложиться. Вы мне больше не понадобитесь сегодня.
— Слушаюсь, милорд.
Камердинер тихо удалился, а несколько минут спустя явился Бейтсон. Наверное, одеваться ему пришлось второпях, подумала Кэролайн, хотя по его виду этого не скажешь. Осторожно постучав, он вошел и остановился у двери, в почтительном молчании ожидая распоряжений его светлости.
— Подойдите сюда, Бейтсон, и закройте дверь.
Дворецкий повиновался. Когда он подошел ближе, лорд Брекон сказал:
— Бейтсон, у меня неприятности.
Старик глубоко вздохнул:
— Какие неприятности, милорд?
— Хуже не бывает, Бейтсон. Вы помните моего отца? Сегодня кто-то подложил в библиотеку труп запоротого насмерть мальчика. А рядом мой хлыст.
Лицо дворецкого дрогнуло.
— О, мистер Вэйн! — задыхаясь, проговорил он. — Как это могло случиться?
— Я сам себе задавал этот вопрос и пока что не нахожу никакого объяснения, кроме одного: ее светлость видела из своего окна, как двое подносили труп к окну библиотеки, которое кто-то открыл изнутри.
— Значит, милорд, они не могут вас обвинить?
— Будет трудно доказать, что это не я. Не говоря уже о том, что вновь пойдут слухи, ходившие после смерти моего отца. И вы, и многие другие слышали, как вчера утром я отчитывал этого парня, когда он ударил лошадь мистера Уорлингема.
— Ох, милорд!
Взглянув на него, лорд Брекон сказал негромко:
— Бейтсон, я его не убивал. Вы мне верите?
Кэролайн показалось, что в глазах старика блеснула радость:
— Я верю вам, мастер Вэйн. Я никогда от вас не правды не слышал, но найдутся другие, которые не поверят.
— Вот в том и дело, — сказал лорд Брекон. — Именно поэтому, Бейтсон, ее светлость убеждает меня уехать сегодня, пока ведется следствие. Я считаю, что мне нельзя уезжать, что я должен остаться, но ее светлость настаивает.
— Ее светлость права, я уверен, милорд. Чтобы нам разузнать побольше про это ужасное дело, лучше, если вашей светлости здесь не будет.
— Но мы должны спешить, — заторопилась Кэролайн. — Его светлости нужна лошадь, Бейтсон, самая быстрая в конюшне, и нужно немедленно послать грума в Ноул с письмом к лорду Милборну. Займитесь этим. Мы знаем, что можем на вас положиться, не правда ли?
— Можете, миледи, и есть еще два надежных человека в конюшне, за кого я поручусь. Вам лучше переодеться, милорд. Я приведу вам лошадь минут через пять-десять.
Он направился к выходу, но у самой двери оглянулся. Он явно боролся с собой, всячески стараясь сдержать подступавшие к глазам слезы.
— Мы вас спасем, мастер Вэйн, будьте уверены.
Когда за ним закрылась дверь, Кэролайн повернулась к лорду Брекону:
— Он тебя тоже любит, Вэйн.
Лорд Брекон не ответил, но она почувствовала, что преданность старика глубоко тронула его.
— Пока ты переодеваешься, я пойду к себе и напишу письма Ньюмену и дяде Фрэнсису. Поторопись, Вэйн.
Вместо ответа он взял ее руку и поднес к губам. Это не был традиционный холодный поцелуй. Кэролайн вздрогнула от его прикосновения и была готова броситься к нему в объятия, но усилием воли сдержала себя и отвернулась, чтобы не помешать ему проявлением слабости.
Она написала письма и, запечатывая одно из них, адресованное лорду Милборну, услышала, как открылась дверь: это был Вэйн. Он уже переоделся в костюм для верховой езды, и теперь на нем был серый сюртук, а в начищенных до блеска высоких сапогах отражался огонь камина. Как ужасно, подумала она, что он вынужден бежать из собственного дома, словно преступник, чего и добивался его кузен.
Но для сожалений сейчас не было времени. Она встала из-за стола и, подойдя к мужу, вручила ему письмо к Ньюмену, которое он положил в карман.
— По возможности ни с кем не говори, когда приедешь в Мэндрейк. Чем меньше ты будешь возбуждать любопытство, тем лучше. И лучше подъехать на конный двор, а не к парадному входу.
— Понимаю, — сказал он, не отрывая от нее глаз.
— Господь с тобой, любовь моя, — сказала она, и голос ее дрогнул.
В ответ он привлек ее к себе и долго-долго не отрывался от ее губ. Потом, рука об руку, они молча спустились по лестнице. В холле было темно, у двери горела одна-единственная свеча. Было видно, что ее только что зажгли, и Кэролайн, недоумевавшая, кто бы это мог сделать, со вздохом облегчения увидела выступившего из тени ожидавшего их Бейтсона.
— Я слышу, что ведут лошадей, милорд, — сказал он.
И действительно, как только он открыл дверь, раздался топот копыт о гравий подъездной аллеи. На одной, из лошадей сидел грум, другую, великолепного темного жеребца, вел конюх, с трудом удерживая гарцующее животное, казалось, так и рвавшееся в дорогу.
Небо светлело, близился восход. Было достаточно светло, чтобы разглядеть лица. Лорд Брекон обернулся и взглянул на Кэролайн. Какое-то время они молча смотрели в глаза друг другу, вспоминая обо всем том, что осталось недоговоренным, о невысказанной любви, о боли разлуки.