Милорд ехал верхом, и было ясно, что, как только он увидел мою госпожу, он пленился ее красотой и обходительностью. Он пригласил ее пообедать в замке, а через несколько дней предложил ей руку и сердце.
Когда она мне рассказывала об этом, она сказала:
«Ты понимаешь, что это значит, Доркас? Если я выйду за лорда Брекона, то смогу видеть моего сына, я буду с ним рядом — моим любимым, моим крошкой Вэйном».
В конце концов, посомневавшись, она приняла предложение его светлости, и мы собрались в Йоркшир, сообщить эти новости полковнику Стюарту. Но в то самое утро, как нам уезжать, моя госпожа получила печальное известие о смерти отца. Он умер от удара в доме у своего приятеля. Несмотря на страх перед отцом, моя госпожа была огорчена его смертью, потому что другой родни у нее не было. Его светлость лорд Брекон был очень добр и, когда миновал первый порыв ее горя, убедил ее выйти за него сразу же, чтобы он мог защитить ее и заботиться о ней. Они скромно обвенчались в часовне замка при немногих свидетелях.
Через девять месяцев после свадьбы она родила еще ребенка. Это был опять мальчик, но совсем непохожий на ее сына от первого брака. Ребенок был болезненный, и через два часа после рождения с ним случился приступ конвульсий, повторявшийся с некоторыми перерывами, несмотря на весь мой уход за ним. Его светлость был ужасно рад рождению наследника. Он осыпал мою госпожу подарками и ничего не жалел для благополучия сына.
К несчастью, здоровье моей госпожи внушало серьезные опасения, и доктор сказал, что ей с ребенком нужна перемена. Мы должны были поселиться в Бате, и его светлость выехал вперед, чтобы все подготовить к нашему приезду. Моя госпожа и я должны были последовать за ним днем позже. Но когда уже подали карету, у бедного ребенка начались судороги, и я думала, что ему пришел конец. Но он отдышался, и, держа его на руках, я села с госпожой в карету. Она со времени своего разрешения выходила из дома всего раз-другой и теперь, когда я поместилась с ней рядом, прошептала:
«Я велела кучеру остановиться на ферме. Я должна повидать моего маленького Вэйна: не могу уехать, не увидев его. Я сказала слугам, что ты хочешь проститься с сестрой».
Это было неосторожно, но у меня духу не хватило с ней спорить. Когда мы приехали на ферму, она ринулась в кухню, схватила ребенка из колыбели и обняла, покрывая поцелуями его личико. «Посмотри на него, Доркас! — воскликнула она. — Какой он хорошенький!
Видишь, он мне улыбается! О, Вэйн, Вэйн, как я люблю тебя, мой бесценный!»
В этот момент несчастное создание у меня на руках пискнуло. Я взглянула на него, сравнивая этих двух детей одной матери. И да простит меня господь, преступная мысль пришла мне в голову. Я знала, что ребенок, которого я держала на руках, долго не проживет. Его дни были сочтены и никакой уход, никакие деньги не могли удержать его на этой земле. Я шепнула несколько слов моей госпоже — и как теперь вижу ее взгляд, сначала полный ужаса, а потом вспыхнувший надеждой и счастьем, так что все лицо ее вдруг изменилось. «О, Доркас!» — только и смогла она прошептать. Мы сказа ли сестре, и она поклялась всем святым не открывать эту тайну ни единой душе. Сменить одеяльца было делом одной минуты. Одежду поменять было невозможно, так как мастер Вэйн был вдвое крупнее своего единоутробного брата. Когда миледи шла к карете, походка ее была легкой, глаза блестели, она сама несла мастера Вэйна. Мне она его не доверила.
По прибытии в Бат нам очень трудно было устроить так, чтобы его светлость ничего не заподозрил.
Возможно, это нам бы не удалось, если бы дела не потребовали его возвращения в замок. Пока же он оставался с нами, мы держали его в неведении, потому что всякий раз, как он желал взглянуть на ребенка, я говорила, что малыш спит и его нельзя тревожить. Мы оставались в Бате несколько месяцев, и все это время моя госпожа писала его светлости, как чудесно воздух помог ребенку и каким он растет большим и крепким.
Моей госпоже тоже стало лучше, и даже печальное известие о смерти ее второго сына спустя неделю, как мы оставили его на ферме, не омрачило ее радости, стоило ей взять на руки ребенка мистера Ройда.
Вот и вся история, милорд, и если моя госпожа поступила дурно, судите не ее, а меня. Бог мне судья, я поступила, как было лучше тогда для моей госпожи, потому что была предана ей, как и теперь, и такой всегда останусь.
Доркас замолчала и поднесла руки к глазам. Она не плакала, но Кэролайн казалось, что она все время терла глаза, как будто они у нее болели. Пока Доркас вела свой рассказ, она не отрываясь смотрела на лорда Милборна. Тот откинулся на спинку кресла и сказал очень тихо:
— Благодарю вас, Доркас.
Затем он взглянул на мистера Уорлингема.
— Справедливость вашего заявления доказана, сэр, — сказал он кратко, — но я обвиняю вас в убийстве грума, ранее состоявшего у вас в услужении, и намерении скрыть преступление и навлечь подозрение на невиновного. Вы можете воспользоваться услугами защиты. — Он повернулся к констеблю:
— Сопроводите этого джентльмена и его слугу Джексона в Мейдстонскую тюрьму, где они должны будут находиться до суда.
Констебль, внимавший всему происходящему с раскрытым ртом, подтянулся:
— Слушаюсь, милорд.
Его светлость обратился к Гидеону и его отцу:
— Вам обоим предстоит дать показания на суде, — сказал он. — В свое время вам сообщат, где и когда состоится заседание. До тех пор вы должны оставаться здесь и не покидать этих мест. Вам понятно?
— Да, милорд.
Они поклонились, и лорд Милборн поднялся с места. Кэролайн тоже встала и с удивлением увидела, что Доркас по-прежнему не сводит глаз с лорда Милборна.
Теперь, когда он повернулся так, что свет падал ему в лицо, Доркас широко раскрыла глаза и чуть слышно что-то спросила у него. Кэролайн не слышала ее слов, но лорд Милборн, несомненно, понял ее и быстро кивнул в ответ.
— Да, Доркас, т сказал он.
Доркас вскрикнула и всплеснула руками.
Лорд Милборн обратился к Кэролайн:
— А теперь, дорогая моя, проводите меня к вдовствующей леди Брекон, я хочу говорить с ней.
— Пойдемте, дядя Фрэнсис, — Кэролайн повела его через холл вверх по лестнице.
Она думала, что лорд Милборн намерен осторожно сообщить леди Брекон, что ее многолетняя тайна открылась и происхождение Вэйна обнаружилось. Но больше всего ее занимала другая мысль: Вэйн больше не пленник своей наследственности. Он свободен, свободен от терзавшего его кошмара, от Кэсси, от страха безумия!
Вэйн свободен. Весь мир чудесным образом преобразился для Кэролайн. Пусть он беден и незнатен, зато богат во всем остальном, и это единственное, что имеет значение. Разве здоровый дух и здоровое тело не величайшее богатство на земле? О чем же еще мечтать, если они смогут принадлежать друг другу как муж и жена, иметь детей и не бояться, что может быть чем-то омрачена их любовь?