— Что же вы наделали?
— Его светлость сердит на меня, и в этом нет ничего удивительного.
— Почему же его светлость так рассердился на вас? После короткой паузы юноша ответил:
— Я ошибся в чтении плана. Я неправильно установил одну из опор здания. У меня было предчувствие, что я совершаю ошибку, но я боялся побеспокоить его светлость лишним вопросом.
— А теперь он сам обнаружил вашу ошибку, не так ли? — догадалась Лалита.
— Он уволил меня.
Слезы вновь подступили к глазам молодого человека, но он с силой вытер их.
— Я был так горд, так преисполнен благодарности за то, что мне выдалась возможность работать на него, и я так хотел угодить ему! Господь свидетель, я старался! Я старался изо всех сил, но я боялся, что мне не удастся это сделать — и мне не удалось!
— Я понимаю вас! — прошептала Лалита. Она задумалась на секунду, а потом сказала:
— Подождите меня здесь. Обещайте, что никуда не уйдете, пока я не вернусь.
Как бы внезапно осознав, что поведение его было вне правил приличия, молодой человек поднялся на ноги и принялся извиняться:
— Просите меня, мадам. Мне не следовало беспокоить вас своими неурядицами. Позвольте мне уйти. Надеюсь, я сделаю это с большим достоинством.
— Нет, — твердо ответила Лалита. — Прошу вас дождаться, пока я не вернусь. Вы даете мне слово?
— Если вы хотите… — неуверенно пробормотал юноша, — хотя я не понимаю.
— Не надо понимать, просто ждите! — приказала ему Лалита, повернулась и вышла из гостиной, плотно прикрыв за собой дверь. Затем, глубоко вздохнув для храбрости, она пересекла коридор и открыла дверь в комнату лорда Ротвина. Как она и предполагала, он был один. Хозяин дома сидел за обширным обитым кожей письменным столом, поверх которого были разложены всевозможные планы и чертежи.
У Лалиты сердце упало, когда она заметила, что он сердит. Такого выражения лица она не замечала у своего супруга с той самой ночи, когда их обвенчали против ее воли. Девушка застыла в дверном проеме. Ее серые глаза светились.
— Ах, это вы, Лалита! — воскликнул лорд Ротвин, подняв на нее глаза.
Девушка прикрыла за собой дверь и направилась прямо к столу. Она молча стояла перед супругом, сжав пальцы в кулачки. Лорд Ротвин сухо поинтересовался:
— Что рассердило вас, Лалита?
— Мне хотелось бы кое-что сказать вам, — ответила девушка, — но мне бы не хотелось, чтобы вы сочли это за дерзость.
Голос ее слегка дрожал.
— Ничто из того, что вы можете сказать мне, Лалита, я не сочту за дерзость, — ответил лорд Ротвин. — Почему бы вам не присесть?
Заметив, что девушка присела на самый краешек стула, он тоже опустился в кресло.
— Я жду, — спокойно и вежливо напомнил он.
— Как вы знаете, — начала Лалита, — я трусиха и боюсь очень многого. Когда человек чего-то боится, он очень часто поступает наперекор здравому смыслу именно из-за своего страха.
— Подозреваю, что вы говорите о молодом Джеймсоне, которого я только что уволил, — перебил ее лорд Ротвин.
— Мне понятны его чувства, — сказала Лалита. — Я знаю, что вас можно страшиться.
— Вы хотите пристыдить меня за то, что этот молодой человек допустил оплошность? — удивился лорд Ротвин и замолчал в ожидании ответа.
— Он так же боялся спорить с вами, как и я раньше боялась, — пролепетала Лалита.
После непродолжительного молчания хозяин замка сказал:
— А разве вам не страшно теперь заступаться за него?
— Мне жаль его, — ответила Лалита. — Сильные и уверенные в себе люди не понимают, почему другие слабы и даже глупы.
— Неужели вы действительно думаете, что это может быть оправданием плохой работы?
— Я полагаю, что в этом случае судья при вынесении приговора допустил ошибку. Каждый может ошибиться.
Лорд Ротвин улыбнулся:
— Я тоже допустил одну ошибку. Мне бы не хотелось огорчать вас Лалита, и я готов поговорить с Джеймсоном. Где он?
Взгляд Лалиты сверкнул надеждой.
— В комнате напротив.
— Я пойду, а вы оставайтесь здесь!
Лорд Ротвин вышел. Лалита осталась в его кабинете, неустанно вознося Господу молитвы с просьбой смягчить сердце супруга. Мало кто, думала она, способен понять ужасный, слизкий страх, который, подобно змее, опутывает человека, уничтожает его волю и заставляет несчастного вести себя глупо только потому, что человек теряет всякую способность мыслить свободно. Даже теперь, просыпаясь по утрам, Лалита с трудом верила, что ее не ждут побои и унижения. Она хорошо помнила, с какой тревогой прислушивалась к звуку приближающихся шагов мачехи, чувствуя, как внутри у нее все холодеет при мысли о том, что она сделала что-то не так, как было приказано, и боясь того, что ее накажут. Лалита и бодрствовала, и спала с чувством страха. Только сейчас она с трудом избавлялась от привычки подергивать плечом, ожидая боли, которая может обрушиться на нее.
В комнату вошел лорд Ротвин, и Лалита внимательно следила за ним взглядом.
— Я восстановил этого юнца на работе, — вымолвил хозяин дома только тогда, когда дошел до письменного стола и опустился в кресло. — Вы довольны?
Лалита захлопала в ладоши.
— Неужели вы поступили так великодушно?! Как я рада!
— Как я уже говорил вам, я во всем ценю совершенство, — сказал лорд Ротвин.
— Да, я знаю, — подтвердила Лалита. — Но ведь есть еще и радость. Это то… что мы не умеем точно планировать.
Лорд Ротвин откинулся на своем кресле и рассмеялся.
— Боюсь, как бы вы не расстроили все планы, над созданием которых я трудился долго и упорно. И тем не менее я не могу опровергнуть ваших аргументов. Кто научил вас этому?
— Думаю, что страдания, которые я испытывала последние годы моей жизни. Я поняла, что единственное, чего люди по-настоящему хотят испытать в этой жизни, это счастье и радость. Но некоторые, заблуждаясь, полагают, что счастье это успех, деньги и положение в обществе. Это справедливо лишь для немногих. Такие люди исключения. Большинство людей мечтает о настоящей человеческой любви, а добиться ее можно, только если ты свободен и чувствуешь себя в безопасности, потому что… в страхе нет никакой радости.
В голосе девушки зазвучала страстная нотка, и лорд Ротвин сказал:
— Лалита, я хотел бы спросить вас… были ли вы счастливее эти последние несколько недель?
— Это было такое сказочное время для меня, что я вряд ли могу передать свои чувства словами. Вы будто бы подняли меня из сырого, глубокого, грязного подземелья на поверхность, где зеленеет трава и светит солнце.