Он отсутствовал довольно долго, и девушка сидела одна в темноте, терзаемая страхом и тревогой – как бы что-нибудь в последний момент не помешало их бегству. Но когда сэр Харвей вернулся, она могла заметить при свете фонарей, что он улыбался.
– Все готово к отплытию, – сообщил он. – Сейчас придут слуги, чтобы отнести на борт наш багаж.
Засунув руку в карман, он вынул кошелек.
– Вот тебе три кроны [3] , – обратился он к кучеру. – Ты хорошо справился со своей задачей, и я тебе очень признателен.
Кучер – совсем молодой человек, почти юноша – взял деньги с явным нетерпением, чего и следовало ожидать.
– Благодарю вас, ваша милость, – произнес он, – но я не осмелюсь вернуться обратно к герцогу.
– Вот как?! – воскликнул сэр Харвей. – Почему же?
– Потому, ваша милость, что за мою жизнь никто не даст сейчас и ломаного гроша. Его светлость обязательно дознается, что это я помог скрыться вам вместе с вашей сестрой. И даже если я стану клясться и божиться, что вы силой связали меня и заткнули мне рот кляпом, он заявит в ответ, что, после того, как вы вернулись, я должен был отказаться везти вас или, по крайней мере, доставить вас туда, где вас могли захватить его люди.
Сэр Харвей рассмеялся.
– Не трусь, парень, – сказал он. – Может быть, все не так плохо, как ты думаешь.
– Герцог никогда не прощает тех, кто не выполняет его приказаний, – произнес молодой человек уныло. Последовала короткая пауза и затем он добавил: – Прошу вас, возьмите меня с собой, ваша милость!
Сэр Харвей выглядел изумленным.
– Но что ты умеешь делать?
– Я мог бы служить при вашей милости камердинером. Мой отец когда-то служил в одной из миланских гостиниц, и мне часто случалось выполнять его обязанности, когда я был еще подростком. Возьмите меня с собой, умоляю вас!
– Ладно, – ответил сэр Харвей. – Я уже и так изрядно досадил герцогу, так что одно лишнее дельце не в счет. Но сейчас тебе лучше позаботиться о лошадях.
– Неподалеку отсюда есть трактир, где я так или иначе должен был их оставить, – произнес юноша. – Не могли бы вы, ваша милость, немного подождать, пока я отведу их туда?
– Я даю тебе ровно двадцать минут, – ответил Харвей.
Лицо итальянца просияло, и, с жаром произнеся:
«Gracie mille» [4] , он тотчас бросился на помощь слугам, направлявшимся к ним по тропинке со стороны моря, чтобы снять сундуки с крыши экипажа.
«Это было благородным поступком», – решила про себя Паолина. Глаза ее слипались, и, как ей показалось, прошло немало времени, прежде чем ее подняли на руки и перенесли на борт корабля. Насколько могла припомнить девушка, она пробормотала в ответ нечто похожее на слова благодарности и затем, едва ее голова коснулась подушки, погрузилась в глубокий сон, который ничто не могло нарушить в течение всей ночи.
Теперь же весь мир вокруг казался слишком удивительным и прекрасным, чтобы охватить его взглядом. Готические храмы, мраморные особняки эпохи Возрождения, построенные Ломбарди [5] , располагавшиеся по обе стороны от Большого Канала, поражали своим великолепием. Это было сродни чуду, подумала она, слушая голоса гребцов, сообщавших названия дворцов, каждый из которых принадлежал какому-нибудь богатому и влиятельному семейству.
Гондольеры, замершие в ожидании, в соломенных шляпах и красных шарфах, представляли собой столь же живописное зрелище, как и лакеи, которые стояли на ступеньках, готовые встретить гостей, прибывавших с визитом к их хозяевам. Последние были одеты в ливреи из шелка и бархата самых ярких и красочных тонов, отделанные золотыми и серебряными галунами. Их напудренные парики казались такими же белоснежными, как чулки и перчатки. Все здесь, с точки зрения Паолины, свидетельствовало о богатстве и привычке к роскоши. Каждый балкон в изобилии украшали цветы, а также гобелены и драпировки, покрытые изумительной вышивкой, перекинутые через балюстраду. Гондолы, привязанные к установленным перед каждым зданием pali [6] , были расцвечены гербами самых знатных аристократических фамилий, а фонари, крючки-подвески были сделаны из чистого золота, иногда даже с драгоценными камнями.
Корабль медленно плыл вперед по каналу, пока не остановился перед великолепным палаццо с широкими мраморными ступенями, покрытыми до самого края воды ковром изысканной работы.
– Почему мы остановились здесь? – спросила шепотом Паолина.
– Это наш дом, – ответил сэр Харвей.
– Наш! – воскликнула она в крайнем изумлении. – Но ведь он слишком большой, слишком роскошный! Как мы можем позволить себе что-либо подобное?
Девушка говорила по-английски, однако сэр Харвей поднес палец к губам.
– Т-с-с! – предостерег он ее. – В Венеции даже стены имеют уши. Идите и осмотрите ваше новое жилище. Полагаю, оно должно прийтись вам по вкусу.
Он спустился по трапу бурчиелло и подал руку Паолине, помогая ей сойти на набережную. Она медленно последовала за ним. Лакеи в ливреях по обе стороны лестницы кланялись им, а мажордом приветствовал их у самых дверей палаццо.
– Все ваши распоряжения выполнены, ваша милость, – сказал он. – Я нанял штат слуг, достойных вашего высокого положения, и искренне надеюсь, что мои скромные усилия заслужат ваше одобрение.
Сэр Харвей взмахом руки отослал его, и они вошли в большой парадный вестибюль, откуда по широкой лестнице поднялись на верхний этаж, великолепные апартаменты которого образовывали длинную широкую анфиладу. Как догадалась Паолина, они были специально предназначены для торжественных приемов.
Убранство комнат отличалось пышностью и безупречным вкусом. Здесь были чудесные люстры из знаменитого венецианского художественного стекла с острова Мурано, украшенные серебряными подвесками, и мебель, подобно которой Паолине не приходилось видеть никогда. На столах эбенового дерева, инкрустированных слоновой костью, были расставлены старинные статуэтки и изделия из бронзы и горного хрусталя. Но особо обратили на себя внимание девушки стены с чудесными панно на сюжеты из древнегреческой мифологии, которые изображали богов и богинь, предающихся вакхическому веселью, и массивные потолки с деревянными балками, покрытыми резьбой, краски расписных плафонов в обрамлении лепных узоров соперничали друг с другом в яркости и великолепии.
– Неужели этот дворец на самом деле наш? – спросила Паолина голосом, полным благоговейного трепета.