Герцог с любопытством поднял голову.
Женщина, вошедшая в каюту, действительно была одета плохо.
На ней было бесформенное грубое одеяние крестьянки, юбка доходила почти до пят, голову покрывал широкий шерстяной шарф, концы которого были закинуты за плечи.
Уже смеркалось, а герцог не включил других ламп в каюте, поэтому не мог четко разглядеть ее лицо, над которым к тому же был сильно приспущен шарф.
Ничего не говоря, она подошла к столу и протянула ему белый конверт.
Герцог взял у нее письмо.
— Благодарю вас, — сказал он. — Насколько я понимаю, вы говорите по-английски?
— Да, ваша светлость.
Голос был довольно низкий и, как ему показалось, певучий.
— Вы отказались передать письмо через моего слугу. У вас есть на то какие-то причины?
— Письмо от человека, которого вы когда-то знали, ваша светлость, и оно конфиденциально. Вы поймете мою осторожность, когда прочтете его.
Женщина, видно, образованная, подумал герцог. Она говорила почти на совершенном английском языке, только с легким, довольно приятным акцентом.
Однако ее манера говорить поразила герцога какой-то холодной странной отстраненностью.
Он почему-то ожидал увидеть в ней старательную исполнительницу доверенного ей поручения, но она держалась как-то необычно.
Герцог чувствовал в ней странную отрешенность от всего вокруг.
Он внимательнее вгляделся в нее: женщина показалась очень уж тощей, а рука, только что державшая письмо, была испещрена голубыми просвечивающими венами.
Он обратил внимание на исхудавшее запястье и белизну руки, из чего заключил, что незнакомка явно была не турчанкой.
Он неожиданно решил предложить ей:
— Присядьте, пожалуйста, пока я читаю это письмо. Позвольте предложить вам чего-нибудь освежающего.
— В этом нет необходимости, ваша светлость. Я всего лишь посыльная, доставившая вам письмо в сохранности.
Герцог все же поднялся и прошел через каюту.
В леднике, как обычно, стояла открытая бутылка шампанского, оставленная здесь после вечернего чая на случай, если он или кто-либо из мужчин захочет выпить.
Вместе с выпивкой Стивенс всегда приносил подсоленные орешки, маслины и тарелку с маленькими, тонко нарезанными сандвичами с паштетом.
Герцог перенес тарелку с сандвичами туда, где сидела женщина.
— Надеюсь, вы выпьете со мной бокал шампанского, — сказал он, — и позвольте предложить вам сандвичи.
Он подумал вначале, что она откажется. Однако, пробормотав что-то невнятное, женщина взяла с тарелки один сандвич. Но брала настолько медленно, что герцог почти не сомневался, что она сдерживает себя, чтобы не проделать это гораздо быстрее.
Оставив тарелку на краю стола, он налил два бокала шампанского и, пройдя через каюту, опустил один бокал рядом с тарелкой сандвичей, а другой взял с собой и сед за свой стол напротив женщины.
Проделывая все это, он бросил на женщину взгляд и увидел, как медленно она ест свой сандвич, откусывая очень маленькие кусочки. Он был уверен, что она старается растянуть удовольствие как можно дольше.
Герцог вспомнил освобожденных в пустыне мужчин, которые в плену были доведены голодом почти до смерти и после освобождения ели точно так же, как эта женщина.
Казалось, они должны были бы наброситься на еду. Однако долгожданная еда была слишком дорога, и они наслаждались каждым ее кусочком.
Взяв золотой ножичек для распечатывания писем, герцог вскрыл конверт и, вынув из него листок бумаги, стал читать.
На это не потребовалось много времени, поскольку письмо было коротким. Затем он спросил женщину:
— Вы знаете о содержании письма?
— Да, ваша светлость.
— Я помню князя Ивана Керенского. Как он пишет, мы встречались в Санкт-Петербурге, когда я был там в 1913 году.
Женщина молчала, но герцогу показалось, что ее глаза под опущенным шарфом смотрят на него с напряженным вниманием.
— Князь пишет мне, что у него есть сокровище чрезвычайной важности, которое, по его мнению, заинтересует меня.
Надеюсь, вы приведете меня туда, где оно скрыто?
— Да, — односложно ответила она. , .; — Вы хотите сказать, что для князя опасно прийти ко мне?
— у Женщина медленно кивнула.
— Но почему? Я не могу понять. Ведь он уже в Константинополе и большевики больше не представляют для него опасности?
Последовало недолгое молчание. Затем женщина сказала:
— Князь сам объяснит вам ситуацию.
Герцог снова взглянул на письмо.
Он никогда не видел почерка князя, но письмо, несомненно, было написано рукой образованного человека: расстановка фраз могла принадлежать такому русскому аристократу, каким он знал князя.
Герцог хорошо помнил его.
Он находился в Санкт-Петербурге в качестве гостя царя и царицы, и князь Иван был одним из знатных особ, постоянно присутствовавших на приемах.
Герцог припоминал, что встречал его каждый день при дворе и на различных развлечениях.
Ему вспоминалась та атмосфера невероятной роскоши, позолоченных и малахитовых колонн, бесценных картин, многочисленных слуг, которые буквально спотыкались друг о друга в своем старании угодить гостю и создать для него всевозможные удобства.
Он вращался там в обществе изысканных утонченных дам в великолепных дорогих украшениях, а также вельмож, на груди которых сверкали искусно выполненные ордена.
Герцогу трудно было представить, что за столь короткое время все это исчезло, царь с царицей и детьми расстреляны, дворяне казнены, а те немногие, кому удалось спастись, как, очевидно, князю Ивану, все еще находятся в опасности.
Герцог положил письмо на стол.
— Я, конечно, рад буду удовлетворить просьбу князя Ивана и встретиться с ним. Может быть, вы объясните мне, что для этого требуется сделать.
— Вы должны пойти один или взять с собой одного человека, — ответила женщина. — Никто не должен знать, куда вы идете, и вы ни в коем случае никому не говорите о князе, даже вашим гостям.
Впервые за время их разговора нотки безразличия и отчужденности в голосе женщины сменилась явным страхом и беспокойством.
— Вы должны покинуть яхту, как только стемнеет, — продолжала она, — я буду ждать вас в конце причала в обычном наемном экипаже. Пожалуйста, немедля войдите в него.
Не задавайте никаких вопросов и не разговаривайте с кучером.
На губах герцога играла слабая саркастическая усмешка, когда он спросил: