Осмотревшись, маркиз обнаружил, что в комнате недостает многих картин с изображениями любимых собак и лошадей сэра Гарольда, прежде являвшихся предметом гордости старого хозяина.
Можно было без труда догадаться, по какому делу сэр Каспар отправился в столицу.
Маркиз сказал себе, что имеет основания для любопытства, и обратился к Бейтсу:
– Я всегда считал сэра Гарольда богатым человеком.
– Мы все так считали, ваша милость, – ответил Бейтс. – Сам стряпчий господин Чисуик сказал то же самое, когда приехал в имение после его кончины.
– А тебе известно, что было в завещании? – в некотором смущении спросил маркиз.
– Это может показаться дерзостью, однако я провел в этом доме полвека и меня это тоже интересовало, а с мистером Чисуиком мы знакомы всю жизнь.
Бейтс помедлил, но потом решился говорить правду до конца:
– Мистер Чисуик рассказал мне, как сэр Гарольд распорядился имениями. После смерти мастера Джона он не стал менять завещание.
Дрогнувшим голосом старик добавил:
– Мне кажется, ваша милость, что покойный хозяин не мог примириться с мыслью о гибели старшего сына.
– Так что же говорилось в завещании? – нетерпеливо спросил маркиз.
– Сэр Гарольд распорядился так: «Оставляю все имения без каких-либо условий своему старшему сыну Джону Трайделлу. В случае его смерти – любому отпрыску Джона Трайделла – целиком и без всяких оговорок», – пересказал по памяти Бейтс.
– Значит, Каспару по завещанию ничего не отходило?
– Там был еще один пункт. Вы же знаете, ваша милость, что сэр Гарольд никогда не любил своего младшего сына. Когда мастер Каспар подрос, они не ладили с отцом. И хотя сэр Гарольд не мог предвидеть несчастного случая со старшим сыном, он добавил в завещание дополнительный пункт.
– Что же там говорилось? – уточнил маркиз.
– «В случае смерти моего сына Джона, если таковая постигнет его до появления отпрысков, имение переходит к моему младшему сыну Каспару».
Маркиз молчал, казалось, оценивая все услышанное. Бейтс продолжил:
– Мистер Чисуик говорил, что сэр Гарольд не желал оставлять мастеру Каспару ни пенни, пока жив мастер Джон. А когда стряпчий указал ему, что он лишает младшего сына имущества, покойный хозяин сказал: «Джон его прокормит». А потом добавил: «По мне, так пусть Каспар живет своими подлостями. Это его единственное достояние».
Покачав головой, старый дворецкий задумчиво добавил:
– Если сэр Гарольд на кого-нибудь сердился, он становился совсем беспощадным.
– А мистер Каспар сердил его? – спросил маркиз.
– Все время, ваша милость. Мало того, что он не слушался отца, все повторял, что хочет жить своим умом. В последние годы он требовал, чтобы отец оплачивал его долги. И приезжал он за этим не однажды, а раз пять или шесть.
– И что, сэр Гарольд ему не отказывал?
– Расстраивался, возмущался, но платил, – вздохнул Бейтс. – Один раз, когда мастер Каспар укатил в Лондон с его денежками, покойный хозяин сказал мне: «Что я могу поделать, Бейтс. Не могу же я допустить, чтобы наше имя втаптывали в грязь».
– Я прекрасно понимаю его чувства, – сказал маркиз. – Спасибо, Бейтс, я рад, что у нас состоялся этот разговор.
Во дворе маркиза ждал грум, державший под уздцы его кобылу.
Маркиз сел в седло и поспешил в Ридж-Касл. После этого разговора вопросов у него стало еще больше, чем прежде.
Идилла сидела на балконе в плетеном кресле. По распоряжению няни над ним натянули навес. Хотя солнце еще не слишком припекало, она опасалась, что не окрепшей еще девушке его лучи могут повредить.
На Идилле был один из туалетов, доставленных по заказу маркиза из Лондона. Нежно-розовый цвет платья придавал ее глазам глубину и чрезвычайно шел к ее блестящим черным волосам, ниспадавшим пышными прядями до талии, такой тоненькой, что мадам Валери засомневалась, нет ли ошибки в мерках. Няня не разрешала девушке закалывать волосы на макушке, опасаясь, что шпильки могут задеть едва затянувшуюся рану.
Выйдя на балкон, маркиз решил, что пышные кусты цветущих азалий превосходно дополняют экзотическую красоту его гостьи.
Идилла казалась неотъемлемой от облика этого старинного дома, хотя маркизу она по-прежнему казалась сказочной водяной нимфой.
При виде маркиза лицо девушки осветила очаровательная улыбка.
– Как вы себя сегодня чувствуете? – учтиво спросил маркиз.
– Мне уже так хорошо, что я охотно погуляла бы по саду, но няня пока не разрешает, – радостно сообщила девушка.
– Я с детства понял, что с няней спорить бесполезно. Она всегда настоит на своем, – улыбнулся маркиз.
– Но мне бы так хотелось посмотреть ваш сад, – заметила Идилла. – Цветы издали кажутся сплошным пестрым ковром, так хочется рассмотреть их поближе!
– Спешить вам некуда, завтра, послезавтра, а может быть, через неделю вы сможете потрогать их, а если захотите, нарвать сколько угодно.
– Вы правы, спешить мне действительно некуда. А вдруг через неделю меня уже здесь не будет? – нерешительно произнесла Идилла.
– Почему вы так думаете? – спросил маркиз.
Идилла оглянулась на окна спальни и заметила, что няня покинула комнату вскоре после того, как маркиз вышел на балкон.
Маркиз заметил, что девушка встревожена, и ласково спросил:
– Что вас беспокоит? Не стесняйтесь, говорите все как есть. Надеюсь, что мне удастся развеять ваши опасения.
Он опустился на стул, словно нарочно поставленный для него напротив кресла Идиллы, спиной к саду.
–Так о чем вы тревожитесь? – настаивал маркиз.
На лице Идиллы ссадины почти зажили, а на руках остались следы от самых глубоких царапин. Девушка была одета в платье с короткими рукавами, но на плечи у нее был накинут газовый шарф, который закрывал следы от нанесенных ей ран.
– Я, наверное, говорю... глупости, – нерешительно начала Идилла.
– Я не смогу вам возразить, пока не узнаю, о чем пойдет речь, – шутливо заметил маркиз. – Но сначала мне надо выслушать вас.
Это было сказано так искренне, что Идилла наконец осмелела и продолжала более спокойно:
– Я хочу... попросить у вас одну... вещь.
– Какую? – спросил маркиз.
– Крест.
Маркиз был несколько озадачен. Женщины постоянно у него что-нибудь то просили, то требовали, но никто не выражал желания получить в подарок крест.
– А зачем? – спросил он, сразу же почувствовав, что такой вопрос, пожалуй, не совсем уместен.