— Нет! Нет! Нет! — снова и снова кричала она.
— Ты выйдешь замуж за полковника Гиллингема, или я убью тебя! — угрожал сэр Гектор, скрежеща зубами; хлыст, казалось, рассекал воздух, и все это продолжалось до тех пор, пока в конце концов он чуть ли не с удивлением обнаружил, что Мелинда больше не кричит. Она лежала на краю дивана, волосы в беспорядке спадали на лицо, одна рука безвольно висела и была совершенно неподвижна. На какое-то мгновение сэр Гектор испугался. Затем он отбросил хлыст в сторону на пол.
— Поднимайся, — громко обратился он к Мелинде. — Ты сама хотела этого и получила по заслугам.
Мелинда оставалась без движения. Тяжело дыша, сэр Гектор поднял девушку на руки и положил ее на диван. Она оказалась на удивление легкой. Ее голова бессильно склонилась на одно плечо, глаза были закрыты.
— Мелинда! — позвал сэр Гектор. — Черт тебя возьми, маленькая дура! Уж она надолго запомнит этот урок! Надо поздравить Рэндольфа с укрощением Мелинды.
Он направился в угол в направлении столика-бара. На нем среди графинов граненого стекла стоял отделанный серебром кувшин с водой.
Сэр Гектор плеснул немного воды в стакан и, вернувшись к Мелинде, грубо брызнул ей водой в лицо.
Какое-то мгновение после этого она оставалась неподвижной, затем ее ресницы дрогнули.
Если сэр Гектор и вздохнул с облегчением, то вида он не подал.
— Поднимайся, — сказал он ей грубо. — Отправляйся к себе в спальню и оставайся в ней до завтра. Ты не получишь ни куска хлеба, и, если завтра будешь упорствовать в своем отказе выйти замуж за полковника Гиллингема, я снова изобью тебя, а потом еще раз и еще раз. Твое упорство необходимо сломить, упрямая девчонка, я не потерплю даже малейшего непослушания в моем доме. Ты слышишь меня? Теперь отправляйся в свою комнату и не вздумай идти плакаться к тетушке. Ты не получишь у нее сочувствия.
Стоя к девушке спиной, он налил себе большую порцию бренди с видом человека, заслужившего выпивку.
Медленно, с полуприкрытыми глазами, Мелинда пыталась встать на ноги, и это давалось ей с большим трудом. В глазах у нее было темно.
Опираясь сначала на угол дивана, затем на стул, цепляясь за стол, она наконец добралась до двери. Выйдя в зал, она продолжала двигаться словно во сне, будто ее мозг перестал управлять телом, и лишь инстинкт подсказывал ему, в каком направлении нужно двигаться.
С трудом, ступенька за ступенькой, Мелинда вскарабкалась по лестнице, как ребенок, который только учится ходить, — перемещая вперед сначала одну ногу на шаг, затем приставляя к ней вторую. Выше, еще выше, постоянно осознавая, что в любой момент на нее может накатиться темнота, после чего она не сможет двигаться дальше.
Но ее воля все-таки возобладала, и, хотя это заняло много времени, Мелинда добралась все же до своей крохотной унылой спальни в конце темного коридора, как раз напротив классной комнаты. Она распахнула дверь, затем закрыла ее на ключ и рухнула без чувств на пол.
Сколько она пролежала на полу, Мелинда не знала. Находясь в полуобморочном состоянии, она понимала лишь то, что мучительно страдает, причем не столько от физической боли, сколько от того унижения, которому она подверглась. Уже стемнело, и ей стало очень холодно.
Наконец она поднялась с пола и ощупью добралась до кровати. Пока она с трудом преодолевала этот путь, раздался стук в дверь.
— Кто… кто… там? — спросила Мелинда дрожащим от страха голосом.
— Это я, мисс, — ответили ей, и она узнала голос Люси, молоденькой горничной, которая пришла приготовить ей постель на ночь.
— Все… все в порядке… Я… я сама управлюсь… спасибо, — с трудом промолвила Мелинда.
— Хорошо, мисс.
Она услышала удаляющиеся шаги Люси, после чего наконец заставила себя зажечь свечи на туалетном столике. Пристально разглядывая свое лицо в зеркале, Мелинда чувствовала, что она как-то неуловимо изменилась; ей даже показалось, что это не ее отражение, а кто-то чужой смотрит на нее из зеркала.
Перед ней было бледное лицо с безумными глазами, наполненными страданием и страхом; всклокоченные волосы лежали в беспорядке.
Мелинда повернулась к зеркалу боком и теперь могла видеть, что кровь из ссадин на спине пропитала насквозь ткань платья, образовав на нем темные, еще влажные пятна.
Мелинда стала медленно раздеваться, каждое движение давалось ей с трудом и мучениями. Ей буквально приходилось отдирать свое платье и нижнее белье от кожи на спине, потому что местами кровь уже засохла и склеилась с материей. Несколько раз она почти теряла сознание, но все-таки продолжала болезненную процедуру — ей обязательно надо было освободиться, вытащить себя из окровавленной одежды.
Наконец она сдернула с себя платье и, закутавшись в старый фланелевый халат, присела к туалетному столику, уставясь потухшим взором в темноту комнаты. Она еще не пришла в себя, но в ее ушах все звучали последние слова дяди Гектора: «Ты не получишь ни куска хлеба, а если завтра будешь упорствовать в своем отказе выйти замуж за полковника Гиллингема, я снова изобью тебя, а потом еще раз и еще раз…»
Теперь она знала, что сэр Гектор много раз был на грани того, чтобы избить ее, с тех пор как она поселилась в этом доме, избить так же, как он избивал своих собак и лошадей, так же, как однажды — об этом в доме говорили только шепотом — он избил одного из конюхов, после чего родители мальчика даже угрожали сэру Гектору судом.
Он был человеком дикого нрава, совершенно терявшим самоконтроль в приступе злобы, но Мелинда знала наверняка, что главной, а может быть, и единственной причиной этой вспышки бешенства явилось прежде всего то, что в случае ее отказа от замужества сам полковник Гиллингем и другие влиятельные персоны графства могли бы предположить, что сэр Гектор не является полновластным хозяином в своем доме. Его деспотичный характер требовал безусловного повиновения от каждого, какое бы положение в доме он ни занимал, и Мелинда, как одна из его обитательниц, должна была безоговорочно выполнять все его приказы.
— Я не выйду замуж за полковника Гиллингема! Ни за что! — шептала Мелинда.
Затем голос ее дрогнул, и из глаз полились слезы. Слезы, которые, казалось, хлынули из самой глубины ее души и сотрясали все ее хрупкое, истерзанное тело до тех пор, пока она не начала дрожать с головы до пят.
— Ах, папочка! Мамочка! Как же вы могли позволить, чтобы это случилось со… со мной? — всхлипывала Мелинда. — Мы были так счастливы вместе, жизнь казалась такой чу… чудесной, пока вы не… не умерли. Вы и представить не могли, к чему это может привести и что мне придется вынести.
Слезы ослепляли и душили ее, потом она вдруг снова забормотала, подобно потерявшемуся ребенку:
— Папочка!… Мамочка! Вы так мне нужны…
Где… где вы?
И внезапно, словно ее родители действительно ответили ей оттуда, где они теперь обитали, она вдруг получила ответ на свой главный вопрос — как ей быть и что делать? Это решение — очевидное и безошибочное — пришло к ней как озарение, как будто некто заговорил с ней и рассказал, как ей поступить. Ни на мгновение она не усомнилась в верности этого решения и даже не думала, чем — хорошим или плохим — обернется этот шаг для нее в будущем.