В его голосе слышалась насмешка.
— По-моему… не правильно и нечестно, — медленно сказала Торилья, — вести себя подобным образом… сразу после помолвки с Берил.
— Но вы сами хотели поблагодарить меня более весомо, нежели словами, — напомнил ей маркиз.
Это было истинной правдой, но Торилья возмутилась, решив, что он пытается перепожить всю вину на нее.
— В конце концов, — заметил он, — неужели мы совершили столь великий грех? Надеюсь, вы не думаете ничего подобного?
» Нет, случившееся не показалось мне грехом, — подумала Торилья. — Напротив, это было самое удивительное и чудесное событие в моей жизни «.
Однако маркиз был обручен с Берил, и она, будучи на месте кузины, сочла бы совершенно неблагородным желание ее жениха поцеловать другую.
— Ваши ощущения существенно отличаются от ощущений Берил.
Он явно прочел ее мысль, что чрезвычайно поразило Торилью.
— Я не намерен приносить извинения за случившееся, — негромко сказал маркиз.
Она не могла оторвать от него взгляд.
Наконец усилием воли Торилья вынудила себя вспомнить, кто находится рядом с ней, и отвернулась.
— Когда я вчера вошел в салон, — начал маркиз, — я видел, как вы посмотрели на меня, и на мгновение мне показалось, что вы рады встрече. Потом взгляд ваш сразу переменился; я прочитал в ваших глазах то, что могу назвать только ненавистью. Откуда она?
Торилья затаила дыхание.
Откуда в нем подобная чувствительность к ее мыслям, подумала она.
Но перед ней был маркиз Хэвингэм, человек, чьи бессердечие и жестокость повлекли за собой такие нечеловеческие преступления, что она желала ему смерти каждый день, проведенный в Барроуфилде.
Подавленная этими невольными размышлениями, Торилья вдруг обнаружила, что они подошли к поваленному дереву.
Даже не думая о том, что делает, Торилья присела на ствол, и маркиз, не отводивший глаз от ее лица, опустился подле нее.
Его жеребец следовал за ними, и теперь вновь пригнул голову к земле в поисках молодой травы.
— Я требую объяснений, Торилья, — промолвил маркиз. — У вас очень выразительные глаза, и вы не сможете утаить от меня какие бы то ни было секреты.
— Мне бы не хотелось… чтобы вы расспрашивали меня.
— Этого же вы хотели, если я не ошибаюсь, когда мы обедали вместе, — ответил маркиз. — Но теперь ситуация переменилась.
Ваши нынешние ощущения имеют какую-то личную связь со мной, не так ли?
— Да!
Это короткое слово буквально вырвалось из уст Торильи.
— И не потому, что вы сердитесь на меня за этот поцелуй?
— — Я… не сержусь, — пролепетала Торилья. — Я просто… удивилась вашему появлению… Ведь еще вчера вы были сэром Александром Эбди.
— Но это не все, — настаивал маркиз.
Торилья молчала, и чуть погодя он возобновил расспросы:
— Вы сказали, что молились за Берил в церкви. Вы молили Бога, чтобы она не вышла за меня замуж?
Торилья вновь была потрясена очередным свидетельством его чудесного ясновидения, когда речь шла о ней. И еще тем, что каким-то непостижимым образом он заставлял ее говорить правду.
— Да, я… я молилась об этом, — сказала она негромко.
— Интересно, какой же из моих многочисленных грехов и прегрешений прицепился ко мне? За мной их числится достаточное количество… таких, что, на мой взгляд, вполне могут не понравиться вам.
Тон его стал насмешливым, казалось, маркиз потешается над ней.
Решив, что дальнейший разговор более невозможен, она поднялась.
— Я хочу уйти. Мне надо вернуться в Холл, милорд.
Маркиз не стал подниматься, он лишь протянул руку и схватил ее за запястье.
— Но только после того, как вы расскажете мне все, что я хочу знать.
Торилья ощутила трепет от его прикосновения, будто крохотная молния пронзила ее всю, возникнув от прикасавшихся к ее коже пальцев.
— Говорите, Торилья, — потребовал маркиз. — Вы не можете оставить меня в неведении, и я надеюсь, вы не станете мне лгать.
— Вам… не понравится… правда.
— Я не боюсь услышать ее.
Девушка попыталась высвободить руку, но маркиз не выпускал ее.
Тогда, отвернувшись к солнечным лучам, которые играли на поверхности озера, она сказала едва слышно:
— Я приехала из Барроуфилда!
— Барроуфилда?
Вопросительная интонация в его голосе явно означала, что название ни о чем не говорит Хэвингэму.
Должно быть, он забыл о нем или же просто не может связать с ней это место.
Каковы бы ни были причины, но нерешительность и застенчивость Торильи вдруг улетучились, не угасавшие в душе гнев и ненависть оказались сильнее того чувства, которое маркиз пробудил в ней своим прикосновением.
— Да, из Барроуфилда. — На сей раз голос ее звучал в полную силу. — Он расположен в Йоркшире, милорд… этот грязный, мерзкий, нищий поселок — и все потому, что люди, которые там живут, работают в шахте Хэвингэма.
Она тяжело вздохнула.
— Неужели его название ни о чем не говорит вам? Ну что ж, тогда позвольте мне рассказать, каким видят свой дом шахтеры и их семьи.
Она повернулась к нему, и маркиз выпустил ее руку.
— Вы знаете, насколько опасно работать на вашей шахте? Несчастные случаи происходят там едва ли не каждый месяц, и тот, кому удается выжить, остается калекой до конца своих дней.
Набрав в легкие воздух, она продолжала:
— И там, в этой тьме, случаются не только взрывы и подземные пожары, там не только вода, в которой каждый день по колено стоят пятилетние дети, там даже нечем дышать!
Взгляды их встретились, и она заметила удивление в глазах маркиза.
— На всех остальных шахтах в Южном Йоркшире уже установили воздушный насос Баддла, который был изобретен девять лет назад, но шахты Хэвингэма до сих пор не могут найти средства на подобную роскошь! — с горечью сообщила она. — В шахтах лорда Фицвильяма используют безопасные лампы — у Хэвингэма нет средств и на это, там не могут позволить себе обычных подарков и премий.
Словно не желая больше смотреть на него, Торилья перевела взгляд на другую сторону парка и сказала уже другим тоном:
— Так что же, по-вашему, я должна чувствовать, когда мне говорят, сколько вам принадлежит скаковых коней? Когда я слышу, что вы один из самых богатых людей в Англии и владеете неисчислимыми поместьями и домами?
Маркиз промолчал.
— Вам когда-нибудь случалось задумываться, можно ли существовать на еженедельную плату в тридцать шиллингов шесть пенсов, которую получают ваши шахтеры?