Но она должна решиться на это, ибо в первую очередь следует подумать о том, чтобы Берил не услышала этой грязной лжи: ведь она не рассказала кузине о своих приключениях во время путешествия, и Берил может усмотреть в обвинении долю истины.
Обратив глаза на маркиза, она едва слышно промолвила:
— Это… сэр Джоселин!
Маркиз нахмурился.
— Что еще натворила эта свинья?
— Он… только что… говорил со мною в саду, — ответила Торилья. — Он говорил… ужасные вещи, и я не знаю, что делать.
— Что же он говорил?
От смятения Торилья лишилась дара речи.
Маркиз ждал, а она отвернулась и в таком положении едва слышно пролепетала:
— Он угрожал… что расскажет Берил, как мы были вдвоем в «Пелигане»…
Маркиз тихо выругался.
— Мне следовало предвидеть, какого рода сооружение возведет этот тип, — сказал он сердито.
— Еще он сказал, что… предлагает сделку.
— В чем же она состоит?
И на этот вопрос было не так легко ответить.
— Он… сказал… — Торилья умолкла на минуту, — что я могу либо… отобедать с ним завтра… наедине… в меблированных комнатах, либо… заплатить ему пять тысяч фунтов еще до полудня.
— Так вот чего он хочет! — с облегчением воскликнул маркиз.
Склонившись, он прикоснулся ладонью к пальцам Торильи, а она ответила ему рукопожатием.
— Все будет в порядке, Торилья, — заверил он ее. — Я все улажу. Мне уже приходилось встречать подобных людей, и — обещаю вам — Трентон больше не будет докучать вам.
— Я… б-беспокоюсь не о себе, — объяснила Торилья, — а о… Б-берил.
От пальцев маркиза исходил тот же магнетизм, что и во время прикосновения к ней в парке.
Торилья испытала неотвратимое желание припасть к этой руке, вцепиться в нее, умолять о спасении.
Не только от сэра Джоселина, проносились в мозгу возбужденные мысли, но и от лорда Аркли, от тети, уже проворачивавшей ее замужество, и от ее собственного отношения к окружающим мужчинам.
Потом она беспощадно одернула себя — ведь маркиз принадлежит Берил, и вообще все так ужасно запуталось… Словом, она не имеет права надеяться на маркиза, как бы ей этого ни хотелось.
Почувствовав ее смятение, маркиз спокойно сказал:
— Все в порядке. Обещаю вам, все будет в порядке.
— Если бы я… рассказала Берил о нашей встрече… сразу, как только приехала в Холл…
— И почему же вы не сделали этого?
Торилья не посмела ответить.
Разве может она сказать, что ее поведение, которого следовало стыдиться, — самое чудесное событие в ее жизни?
Понимая бушевавший в ее душе конфликт, маркиз поднялся.
— Возвращайтесь в зал и веселитесь, Торилья. Позвольте мне все уладить.
— Это вы… про сэра Джоселина?
— Он не сделает ничего плохого ни вам, ни Берил, — пообещал маркиз. — Прошу вас довериться мне, даже если вы считаете, что это невозможно.
— Я… верю вам.
— Вопреки всему, что вы думаете обо мне?
Она подняла глаза и уже не смогла опустить их.
Даже не прикасаясь; маркиз обнимал ее; словно какие-то волшебные нити навечно соединили их.
И вдруг, явно пересилив себя, маркиз посмотрел в сторону и сказал уже другим тоном:
— Ваш отец передает, что любит вас и надеется, что вам весело здесь.
— М-мой… отец?
Торилье показалось, будто она ослышалась. — Я съездил в Барроуфилд, — объяснил маркиз. — Там я побывал у вашего отца, и, наверное, вам будет приятно узнать, что все его предложения будут немедленно претворены в жизнь.
— Вы… имеете в виду… — промолвила Торилья и, бессильная продолжать, остановилась.
— Воздуходувку Баддла, безопасные пампы, новые водяные насосы, дополнительные меры безопасности… Там целый список.
— Я… ничего не понимаю, — пробормотала Торилья, но в глазах ее вспыхнул свет.
— Вы были правы, — сказал маркиз, — полностью правы во всех обращенных ко мне претензиях. Шахта действительно превратилась в ад, которому не место на земле.
Торилья безмолвно смотрела на Хэвингэма.
— Я уволил смотрителя, и ваш отец помог мне подобрать другого человека. Я запретил использовать в моей шахте труд детей, не достигших шестнадцатилетия, а женщины — там, где это возможно, — вообще не будут спускаться под землю.
Торилья всплеснула руками.
— Наверно, я… сплю.
— Ваш отец сказал-то же самое. — Маркиз улыбнулся. — Еще будут подарки и мясо — на праздники и старикам; премии старательным — как у Фицвильяма; четыре шиллинга в «лишний медяк», когда люди работают полную шестидневную неделю, помимо простой прибавки к заработку.
— Как вам удалось… сотворить… подобное чудо? — воскликнула Торилья.
— Я исполнил только то, что вы приказали мне.
— Но я даже не думала… Я не мечтала… — Торилья закрыла лицо руками. — А знаете, я потом поняла, что должна была попросить у вас помощи, а не… набрасываться подобным образом.
— Я заслужил эти упреки, — сознался маркиз. — Нечего ссылаться на неведение, когда речь идет о пренебрежении своими обязанностями. Все это я заслужил, Торилья, вы могли бы упрекнуть меня и в большем.
— И теперь… все… изменится.
Глаза ее наполнились внезапными слезами.
— Угольная шахта всегда будет угольной шахтой, ее трудно превратить в приятный уголок, — ответил маркиз. — Однако отец ваш доволен.
— Ну чем я могу отблагодарить вас?
Торилья покраснела, вспомнив, что однажды уже задавала этот вопрос.
Маркиз, должно быть, подумал то же самое.
— Ну а теперь, — промолвил он, — когда с делами покончено, — скажите, как вы намерены поступить с нами обоими?
— С нами? — удивленно переспросила она.
— Да, с нами, — повторил маркиз. — Мы оба поняли, что произошло, когда я поцеловал вас. Тем не менее я дал вам свободу, надеясь, что никогда не увижу и со временем позабуду. — Он тяжело вздохнул. — Но мы встретились снова, Торилья, и теперь я знаю, что не смогу жить без вас.
О том же самом думала и она, понимая теперь, что наконец-то слышит ответ, развеявший ее сомнения.
Все, что она чувствовала, чего искала, о чем тревожилась, случилось потому, что она влюбилась, когда маркиз прикоснулся к ее губам.
Она пыталась сопротивляться своему чувству, пыталась отрицать его, но это была любовь. Настоящая любовь, какая была у ее родителей.