Впервые за все время Идона улыбнулась:
— Мама всегда верила, что люди добры и справедливы. И я думаю, милорд, она как раз и положилась бы на вашу доброту и справедливость.
Маркиз уставился на Идону, точно подумал, что ослышался.
Потом проговорил:
— Вы еще не сказали мне, чего бы хотели лично для себя?
Идона тяжело вздохнула:
— Я, конечно, не могу ничего требовать, но если бы вы разрешили мне остаться в этом доме, я была бы очень счастлива.
— Одна?
— Но у меня есть няня, она со мной со дня рождения, и одна супружеская пара, которая присматривает за домом. — Идона посмотрела на маркиза умоляющим взглядом. — Они очень боятся, что вы их выгоните и им придется идти в работный дом.
— А сколько вам лет? — поинтересовался маркиз.
Ей показалось, что вопрос не имеет отношения к теме разговора, но она послушно ответила:
— Восемнадцать с половиной.
— И вы считаете, что вас устроит жизнь здесь? Или есть местный красавчик, вскруживший вам голову?
— Такое предположение вы уже высказывали, — тихо сказала Идона. — И я отвечаю: никого нет.
Маркиз приподнял брови, будто не веря ей.
— Я была год в трауре после смерти матери, а потом мы оказались в трудном материальном положении, и я не могла позволить себе развлечений. Папа часто ездил в Лондон. Но я была счастлива здесь. Мне нравится кататься верхом, заниматься домом.
Ей показалось: маркиз смотрел на нее из-под полуопущенных век и не верил.
— Я нахожу вас совершенно удивительной, мисс Овертон. И, конечно, думаю, что с вашей стороны большая ошибка ездить верхом в одиночестве, как сегодня. Если бы разбойники поняли, что вы их подслушивали, последствия для вас могли быть самыми плачевными. Как, впрочем, и для меня.
Идона засмеялась:
— Очень сомневаюсь, что разбойники заинтересовались бы мною. У меня нет ни денег, ни дорогих украшений.
Маркиз насмешливо скривил губы, догадавшись, что она не поняла намека. И сказал:
— Разбойники или не разбойники — словом, вам не следует скакать в одиночестве. Я думаю, что такой молодой особе, как вы, не следует оставаться в доме, который теперь принадлежит мне.
— Я… я не понимаю…
— Тогда позвольте мне изложить суть яснее, — ответил он. — Поскольку этот дом мой, я могу приезжать или нет, но если вы останетесь здесь, пойдут всякие разговоры.
Идона смутилась.
— Вы хотите сказать, — начала она, — что станут говорить, будто я у вас на содержании?
— Совершенно верно!
Идона вспомнила, что маркиз предлагал этот дом Клэрис Клермонт, но та предпочла дом в Челси. И он собирается купить ей тот дом. И она будет в нем жить…
И тут Идона все поняла. Ну какая она глупая!
Она никогда не понимала, что люди имеют в виду, рассказывая шепотом о джентльменах в Лондоне, сопровождающих красивых женщин, которых не принимали в обществе.
Сейчас Идона вспомнила, как отец говорил своему другу вскоре после возвращения из столицы:
— Я видел в один из вечеров Квекса. Он стал хозяином Крум-Фоксхаус.
— Слышал, — ответил друг.
— И он завел, — продолжал отец, — хорошенькую любовницу, красотка, каких поискать! Лицо ангельское, язык дьявольский. Квекс очень ею гордится.
— Ничего удивительного. Но скоро это приобретение наскучит ему, — ответил друг. — Они все ему быстро надоедают.
Оба рассмеялись, а сейчас Идона вспомнила этот разговор и с ужасом поняла, кем была Клэрис Клермонт для маркиза.
Девушка не понимала до конца последствия подобной связи, но была абсолютно уверена, что он может купить этой женщине дом, может целовать ее при незнакомых людях и тем не менее никогда не предложит ей стать его женой.
И если бы она, Идона, продолжала жить в доме, который ей больше не принадлежит, ее тоже могли бы отнести к разряду таких женщин, как Клэрис Клермонт.
Она в ужасе вскрикнула. Потом, взглянув на маркиза, наблюдавшего за ней, снова подумала, что он, должно быть, читал ее мысли.
Идона спускалась к обеду с дурным предчувствием. В глубине души она надеялась, что маркиз не захочет, чтобы она обедала вместе с ним и с Клэрис Клермонт.
Они вышли из гостиной матери в библиотеку, потом направились к большой гостиной.
— Когда у вас обед? — спросил маркиз.
— При отце мы обедали в семь тридцать. Но если вы хотите позже…
— В семь тридцать меня устраивает, — перебил ее маркиз.
Остановившись у двери гостиной, Идона нерешительно сказала:
— Может, вы предпочитаете обедать с мисс Клермонт наедине, тогда я могу поесть у себя в комнате…
— Вы полагаете, что это я так хочу или это ваше желание?
В его тоне она услышала агрессивность и поспешно ответила:
— Я хочу… сделать так, как вы предпочитаете, милорд.
— Поскольку это еще ваш дом, мисс Овертон, я полагаю, что я ваш гость, а вы — хозяйка.
Идона покраснела: она решила, что он снова смеется над ней. Оглядев гостиную, она сказала:
— Я буду вам очень благодарна, если вы сразу поставите меня в известность относительно дальнейшей судьбы этого дома. Полагаю, вы понимаете, что мне крайне трудно находиться в неведении.
Произнеся это, она прошла через комнату к большой вазе с желтыми нарциссами.
Маркиз наблюдал за ней, потом, поскольку он ничего не ответил, она повернулась к нему, уверенная, что он смотрит на нее из-под полуопущенных век с тем циничным выражением лица, которое ей больше всего не нравилось.
Он продолжал молчать, и она спросила:
— Что-то не так?
— А почему вы так решили?
— У меня ощущение, что вы собираетесь мне сказать… что-то такое… что меня очень взволнует.
— Вы пытаетесь быть такой же проницательной по отношению ко мне, как я к вам? — спросил маркиз.
— Я думаю, — быстро сказала Идона, — не столько о себе, сколько о людях, чья жизнь зависит от вашего решения.
— В данный момент меньше всего я озабочен ими, — ответил маркиз. — Я думаю о вас. И если бы ваш отец был жив, именно этого он бы ждал от меня.
Маркиз посмотрел на портрет сэра Ричарда, и вдруг Идону пронзила, как мечом, мысль о том, что если он ее куда-то отошлет из дома, она уже никогда больше не увидит портретов отца и матери!..