— Но, Роузб… — начала Идона, но поняла, что говорить что-либо бесполезно: ее отсутствие все равно обнаружено, и она ничего не может изменить.
Идона посмотрела на маркиза и сказала:
— Я вернусь, но, пожалуйста, или выйдите, или отвернитесь.
Ей показалось, маркиз удивился, и она объяснила:
— Я пришла сюда в ночной рубашке.
Она сперва подумала, что он рассмеется, но он сидел и смотрел на нее. Потом сказал:
— Вы так юны для этой сложной жизни, полной интриг. И все они в итоге кончаются ложью, уловками, от которых кто-то обязательно страдает.
Несомненно, он имеет в виду, что она не подходит для этой жизни. Идона умоляюще посмотрела на него и сказала:
— Я же вам говорила, мне лучше остаться в деревне, чтобы не наделать ошибок. Все это ужасно…
Неожиданно маркиз улыбнулся.
— А я-то думал, что у тебя большой успех!.. — удивленно протянул он. — И даже, может, слишком большой.
Конечно, снова намек на графа Баклиффа, а она-то надеялась уговорить маркиза спасти ее от притязаний графа.
Маркиз поднялся и подошел к окну, отдернул штору и посмотрел поверх деревьев, покрытых листвой, серебряной от лунного света.
Идона быстро выбралась из постели, пересекла комнату и открыла дверь.
— Спокойной ночи, милорд, — сказала она. — Мне жаль, очень жаль, что я сделала нечто, с вашей точки зрения, недопустимое.
И, не дожидаясь ответа, поспешила в свою спальню.
Огонь в камине почти погас, когда Идона нырнула в постель, накрылась одеялом и снова ощутила невероятный восторг при воспоминании о поцелуе маркиза.
«Так вот значит что такое поцелуй! А почему никто раньше не говорил мне, как это прекрасно? Так замечательно!»
Она подумала, что ведь и родители наверняка испытывали то же самое, целуясь. Они же любили друг друга.
И вдруг Идона нашла ответ на свой вопрос. Такой восторг переживаешь лишь тогда, когда целует человек, которого ты любишь.
Она все еще не решалась признаться себе, но потом, как будто прочитала это на стене ее спальни, поняла — она любит маркиза.
Конечно, это любовь, ведь она парила в небесах, в ее сердце звучала музыка, а мир казался удивительно прекрасным.
Да, это любовь. Иначе разве могла бы она испытать такое облегчение, увидев его в беседке?
Да, это любовь. Иначе разве могла она уткнуться ему в плечо, хотя он ни о чем и не догадывается? И разве не любовь заставила ее спасти маркиза от разбойников? Не рука ли любви навела ее пистолет на того, кто готовился убить его там, на дороге?
«Откуда же это? Как я угадала, что полюблю столь значительного и прекрасного человека, как он?» — спрашивала себя Идона.
И вдруг молнией мелькнула мысль: маркиз обручен с Роузбел. Он скоро женится!
И вдруг все вокруг померкло, тоска стиснула сердце.
Идона села в постели.
«Как могу я теперь здесь оставаться? И видеть их вместе?»
И что еще хуже, маркиза будет настаивать, чтобы она приняла предложение графа Баклиффа, а он непременно сделает ей это предложение.
И чего ради ее опекуну отказывать столь подходящему претенденту на ее руку, коль его самого она не интересует?
Мысль о том, что она ему безразлична, что он поцеловал ее лишь в наказание за обман, вызвала у нее в душе настоящую бурю. Идона почувствовала, как на глазах выступили слезы, и подумала, что так же, должно быть, сочится кровь из ее раненого сердца.
— Я люблю его! Я люблю его! — сказала она громко. И поняла, как безнадежна ее любовь, она навсегда останется неразделенной.
— Я не вынесу этого! — произнесла она.
И тут же поняла, что ей делать. Идона встала с постели и принялась одеваться.
Так как она понятия не имела о том, что стало с одеждой, в которой она приехала в Лондон, то облачилась в прекрасный новый костюм для верховой езды, который маркиза купила ей для прогулок в Роттен-Роу.
Она даже не подошла к зеркалу, чтобы взглянуть, как сидит на ней костюм, надетый в первый раз; ее это не интересовало сейчас. Надо скорее найти шляпу с газовой вуалью и перчатки, убранные няней в специальный ящичек. Из-под пышной юбки виднелись носки изящных ботиночек.
Потом как во сне Идона подошла к столу и написала письмо. Ему, маркизу.
«Милорд, я ухожу. Пожалуйста, не сердитесь на меня больше, чем вы уже сердитесь. Но у меня нет никакого желания встречаться завтра с графом Баклиффом. Надеюсь, вы дадите ему понять, что не знаете, куда я уехала, чтобы он не отправился меня искать.
Надеюсь, вы и леди Роузбел будете очень счастливы. Пожалуйста, простите меня за все ошибки и за мою глупость. Ваша светлость, я знаю, согласится — я не гожусь для жизни в обществе, которое всегда пугало меня.
Остаюсь ваша, со смирением и извинениями,
Идона».
Не перечитывая, она оставила письмо на постели, где его наверняка найдут.
Потом, открыв дверь, быстро пошла по коридору.
Она не пошла через холл, где мог оказаться кто-нибудь из слуг, а через дверь в задней части дома вышла в сад и добралась до конюшни.
Там стоял знакомый запах сена и лошадей. Идона нашла конюха, спавшего в стогу, потрясла его за плечо, и он испуганно вытаращил на нее глаза.
— Все в порядке, не шуми, — велела Идона. — А то разбудишь кого-нибудь. Его светлость разрешил мне взять Тандерера, так что оседлай его, пожалуйста.
Она знала: это самая быстрая из всех лошадей маркиза. Он заплатил за нее астрономическую сумму, и не зря. Лошадь оправдывала каждый заплаченный пенни.
Но сейчас Идона думала только об одном: как бы поскорее уехать! Она была просто уверена, что маркиз догадается, куда она отправилась, так что сможет забрать Тандерера или послать за ним конюхов. Но ее он не найдет.
Улицы были тихи и пустынны, заря только занималась, звезды гасли.
Идона была уверена, что легко найдет дорогу домой, потому что помнила, что в фаэтоне маркиза они ехали прямо, никуда не сворачивая, до самой Беркли-сквер.
Тандедер был полон сил. Это была самая быстрая и замечательная лошадь, на которой ей когда-либо приходилось сидеть; к тому же Тандерер был послушен и управлять им было легко.
Они выбрались за город, Идона направила Тандерера в сторону полей. По дороге он легко перемахнул через несколько изгородей и сделал это так грациозно, что Идона поняла, почему мужчина иногда любит лошадь больше, чем женщину.
Даже мимолетная мысль о маркизе отзывалась в сердце болью, которая, она знала, станет еще сильнее, превратится в нестерпимую муку. Но у нее не было другого выхода, кроме как убежать.