— Тать!!! Я же говорил: тать! — верещал Буйский, ворочаясь на полу. — Федот, взять его!
— Когда бояре дерутся, холопам лучше в сторонке постоять, — закатил глазки в потолок сотник.
— Неправильно излагаешь, — дыхнул на него крутым перегаром царский сплетник. — Когда бояре дерутся, у холопов чубы трещат. Господи! Как же трещит башка. И ваще, чего вы ко мне в такую рань пристали? Видите, у человека мигрень. Ему срочно похмелиться надо.
— На, — сдернула с подоконника жбан с рассолом Янка и сунула его в руки страдальцу, — похмеляйся! Да в себя скорее приходи! Не видишь, что ли? Дело против тебя серьезное затевается.
— Федот, — поднялся с пола Буйский, — ежели ты его сейчас не заарестуешь, сам на плаху пойдешь! По закону, в отсутствие царя-батюшки, пока царевич в возраст не войдет, от его имени глава боярской думы правит!
— Тут он прав, боярин, — тяжко вздохнул Федот. — Ты уж не обижайся, но я тебя в тюрьму сопроводить должон до разбора и суда праведного.
— Да что случилось-то? — выпучил глаза Виталий.
— Гордон пропал, — радостно загомонили бояре.
— А ты последний, с кем его видели!
— Ну и что? — пожал плечами юноша. — И потом, почему вы за царя должны править? А царица на что? Или Василиса Прекрасная тоже пропала?
— Дело царицы наследников воспитывать, за царевичем Никитой да царевной Аленой приглядывать, — ответил кто-то из бояр. — По законам нашим, женщина на престол взойти не могет!
— А не зря он о царице-матушке вспомнил!
— Точно! Он ее околдовал! То-то она за него горой!
— Тоже мне, спаситель отечества! С Доном, с Кощеем и прочей нечистью в обнимку по Великореченску рассекает!
— Он небось нехристей обкуренных из тюрьмы и выпустил.
— Ассасины сбежали? — напрягся Виталик. Это ему уже не понравилось.
— Смотрите, бояре! Вид делает, что не знает! А сам с подельниками-то царя-батюшку небось и похитил.
— Хватит! — рявкнул Буйский. — Вяжи супостата, Федот! А сопротивляться будет, из всех пищалей по нем пали.
Сотник в явной растерянности посмотрел на царского сплетника, и вид у него был такой виноватый, что Виталику его стало жалко.
— Не дергайтесь, — протяжно зевнул юноша, — не буду я сопротивляться, сам пойду.
— Да ты с ума сошел! — простонала Янка. — На суд, что ль, праведный рассчитываешь?
— Не, отоспаться в спокойной обстановке рассчитываю, — честно признался Виталий, выдергивая из перевязи пистолеты и кидая их на кровать. — Но если кто посмеет меня хоть пальцем тронуть, — пригрозил он боярам и стрельцам, — голову оторву.
Юноша поднял с пола шубейку с царского плеча, тряхнул ее, сунул под мышку.
— Будет чем накрыться. Ты, Федот, в камеру меня веди, где соломка помягче, и передай всем, чтоб до завтрашнего утра не тревожили. Разбудят раньше времени — прибью.
— Сделаю, боярин, — поклонился ему в пояс Федот.
— Ну, тогда пошли.
Бояре шарахнулись в разные стороны, давая дорогу царскому сплетнику, воистину царственной, хотя и не совсем твердой походкой шествовавшему отсыпаться в тюрьму…
До тюрьмы царского сплетника везли с шиком, в его собственной карете, украшенной разбитой на две части надписью «АВТОРИТЕТ». Сиденье в ней было такое мягкое, а везли его так деликатно, что он успел заснуть уже на полпути, а потому не слышал ругани бояр с отрядом стрельцов, перегородивших дорогу.
— Ничего не знаем, — упрямо твердил чей-то голос, — царица-матушка приказала везти его прямо во дворец и вам, бояре, следовать туда!
— Я сейчас за царя! — буйствовал боярин Буйский.
— Я тебе дам «за царя»! — резко ответил ему грубый голос войскового воеводы боярина Кондыбаева. — Уж больно скор ты, боярин. Подозрительно скор. Я вот думаю: а не ты ли к делу сему черному руку приложил? Не пора ли тебя к Малюте на дыбу?
— Что?!! — взревел Буйский.
— Ничего! Пока царица-матушка добро не дала, ты есть холоп ее! — отрезал Кондыбаев. — Сотник, заворачивай во дворец!
— Есть во дворец! — отрапортовал явно обрадованный Федот.
Карету развернули, и она неспешно потрусила в обратную сторону.
Следом за ней спешили бояре, на ходу потрясая посохами, а между ними и каретой ехали на лошадях стрельцы, отсекая их от дрыхнувшего внутри кареты арестанта. Царица встретила их во дворе неподалеку от палат царских.
— Как посмели без моего ведома арестовывать мужа государственного? — гневно вопросила она бояр. — Как посмели из повиновения выйти? Что? На плаху захотели?
— Царица-матушка! Тать он!
— Ты, хоть и царица, а все равно женщина. А женщины, они все без разумения, ничего не понимают!
— Вона на карете чего написано: «АВТОРИТЕТ!»
— Он, изверг, супруга твово верного извел!
— Помнишь, он вчерась хвастался, как легко из клетки уйтить можно? Так оно и получилось. Тати, что царя-батюшку в термах римских убить норовили, с тюрьмы ночью сбежали. Его работа, не иначе. Вот с ними он кормильца нашего и порешил!
— С Кощеем снюхался, с Доном снюхался, тать он! На плаху его, вражину!
— Да ты на одежку его посмотри! Пират натуральный!
— Вы что, с ума сошли, бояре? — Голос Василисы подрагивал от ярости. — А кто недавно царя-батюшку от верной смерти спас? Вы или царский сплетник?
— Да он енто покушение и устроил небось чтоб апосля в доверие втереться!
— А ить байку-то какую вчерась загинал! Черепахи! Ассасины опоенные! Какие ассасины? Тюремщиков поутру опоенных нашли, а татей и след простыл. Все по-евойному получилось! Енто он знак кому-то байкой давал! Начинайте, дескать! У меня все готово! Ентой ночью царя-батюшку будем изводить!
— Где тюремщики? — хмуро спросила царица.
— Здеся! Тоже суда праведного ждут.
К Василисе подтащили едва держащихся на ногах тюремщиков с мутными глазами.
— Как случилось, что тати из тюрьмы сбежали? — спросила их царица.
— Мы дверь откры-ы-ыли-и-и, — растянул рот до ушей один из тюремщиков.
— А они как ломану-у-ули… — добавил второй.
— Видала, матушка? — завопили бояре. — Все, как царский сплетник баял вчера!
— И царя-батюшку он похитил!
— Нету кормильца нашего!
— Нету родимого!
— Казнить лиходея!
— Сначала я хочу царского сплетника услышать! — оборвала увлекшихся бояр Василиса.
— Извини, царица-матушка, — поклонился ей в пояс Федот, — вряд ли от него сейчас толк будет. Он вчера, видать, так хорошо боярство отмечал, что его сейчас лучше не тревожить. Он и в тюрьму-то согласился ехать, чтобы вокруг не галдели и дали ему там толком отоспаться.