— Перерыв!
И Серафим бросил лямку.
— Отдыхаем, — распорядился он, снимая петлю с надгробной каменюки и сматывая веревку. Потом выправил рясу и сел на камень.
Я стоял, уперши ладони в колени. Сил не было. Плечо саднило, напоминая про незажившую толком царапину. Во рту застыл металлический привкус. Я сплюнул — слюна оказалась розоватой от крови. Провел ладонью по лицу, отмечая, что носом кровь не пошла. И то хорошо.
Монахи молчали. Тишина угнетала.
— Чью могилу мы подвинули? — сипло поинтересовался я.
— Не знаю, — мотнул головой Серафим. — Там не прочитать уже. А на память — не знаю. Да и какая разница. Вчера вот Одоевского Владимира Федоровича под соседнюю стену отгрузили. И Солженицына.
— Дважды похороненные ум честь и совесть эпохи, — невольно фыркнул я.
Бородатый покачал головой.
— О покойниках либо хорошо…
— Либо честно, — перебил я его.
Внутри сидели злость и сарказм. Сидели давно и требовали выхода. Странно, что я почувствовал это только теперь, ведь вылезать они начали еще ночью, у цистерны. Тогда я ловил себя на том, что из меня прут какие-то черты Бориса, потом перестал. А сейчас спохватился, но поздно. Вроде бы какие-то вещи, за которые еще недавно мне было бы стыдно, выходили теперь сами собой как нечто естественное.
Почему так? Или все из-за страха? Когда пугаешься, что-то отключается. Перегорает. Страх — первый шаг… К чему? Кажется, я об этом думал совсем недавно…
Серафим укоризненно покачал лохматой головой. Его густой голос буквально втек в уши, вытесняя мысли:
— Нельзя так о покойниках. Не по-божески это.
— Не по-божески? — злость рванула-таки наружу, сметая все преграды. — А кладбище курочить — это по-божески? О чем вы говорите, святой отец? Словом покойников обидеть боитесь, когда мы тут делом и мертвых и живых приложили!
Бородатый собирался сказать что-то в ответ, но не успел. Увидел кого-то у меня за плечом и подскочил, словно плетью перетянули. Остальные последовали его примеру. Я нехотя повернулся. К нам шли двое. В одном я узнал своего конвоира. Второй был крупнее, крепче и старше. По замашкам — хозяин.
— Сейчас молчи, — предупредил Серафим тихо.
— И толкай, — огрызнулся я, чувствуя, как пьянею от собственной наглости. — У меня женщина в центре, неизвестно жива ли, а я здесь в рабстве. Думаешь, мне есть чего терять, святой отец?
Бородатый смолчал.
— Здравствуй, отец Серафим, — издалека приветствовал хозяин. — Как труд? Облагораживает?
— Иван, скажи своим, чтоб не курили в святой обители. Христом богом прошу, — пропустив мимо ушей приветствие, хмуро проговорил бородатый.
— А ты, Фима, бога попроси, — усмехнулся тот. — Помолись, чтоб он серой с лица земли смыл тех, кто в монастыре курит.
— Плохо говоришь, — помотал головой Серафим. — Сам ведь знаешь, Ваня, что плохо. И думать и молиться о таком. Так что как человек человека прошу, пусть хоть при мне не дымят.
— Не видно, не страшно, — понимающе кивнул Иван. — Да ты страус, Фима.
Иван. Ваня. Ванечка. Непослушник из чопа. Не о нем ли говорил Андрей?
Бородатый не ответил. Зато мелкий монах, тот что перекладывал катки, взвился на высокой ноте, как бензопила:
— Монастырь находится в ведении Святейшего Патриарха Московского и всея Руси. Очень скоро сюда придут и с вами разберутся!
Иван посерьезнел. Кивнул. Сперва монаху, мол, ага, ты прав, затем своим людям. Возле крикуна как-то само собой образовалось свободное пространство. Группа незаметно переместилась. Лишь отец Серафим не сдвинулся с места.
Двое парней, выросших словно из-под земли, завернули крикуну руки за спину, наклонили. На Ивана смотрели ожидая приказа. Тот не торопился. Посмотрел на монаха серьезно.
— Патриарх, говоришь? Вот если б ты, шнурок, про бога вспомнил, а не про патриарха, я б, может, еще и поверил. А так, катись колбасой со своим патриархом. Если бога нет, то мне все едино. А если он есть, то это не вы страдаете от того, что я у храма закурил, а мы от того, что вы по храмам торговлю крутили. Библию читай, батюшка. Там все написано. А еще рот откроешь, обедать будешь через неделю.
Он мотнул головой, и смутьяна поволокли в сторону.
— Монастырь сейчас находится в моем ведении, — громко сообщил Иван. — Все остальное — в руках бога. Ему и молитесь. А патриарха вашего я в гробу видал.
— Не прав ты, Ваня, — хмуро покачал головой Серафим.
— А с вами, Фима, по-другому нельзя, — зло ощерился Иван.
Сейчас он мимолетно напомнил мне Бориса. И, видимо, прав был Борзый: в каждом человеке живет зверь.
Иван уже глядел на меня. Цепко, изучающе.
— Это кто? — спросил он.
— Новенький, — пояснил конвоир. — Гришка притащил.
— Откуда? — Иван смотрел на меня так, будто я был лошадью. Или, скорее, даже ишаком, которого на халяву подогнали ему на конюшню и он думает, стоить оставить это приобретение, или незачем зря кормить.
— Из-за стены.
Иван резко переменился в лице, обернулся. Конвоир запнулся под его взглядом. Оказывается, этот чоповец может не только монахов пугать.
— Я разве что-то неясно сказал?
— Но он вменяемый. Н-нормальный, — пробормотал парень.
— Я обозначил на этот счет четкие инструкции, — холодно произнес Иван.
— Его Гришка притащил, — совсем потерялся конвоир.
— Хорошо. — Иван стиснул зубы и кивнул на меня. — Этого ко мне. Григория сюда. А вы чего встали? Работаем, Фима, работаем. Подбирай свою рясу, заправляй в трусы по последней моде и вперед.
Серафим тяжело вздохнул, но не ответил. Монахи подобрались и потащились за очередной могильной плитой. Меня пинками погнали обратно.
На этот раз повели не в келью. Мы обошли храм и, к моему удивлению, вошли внутрь.
Здесь было темно. Скудный свет метался тенями где-то высоко под сводами. Не то там были какие-то окна или отдушины, не то верхняя надстройка с куполами изрядно поистрепалась. Но того света явно не хватало, и зал внизу тонул во мраке.
Конвоир протолкал меня вперед. Чиркнула зажигалка. Вспыхнул огонек свечи. От одной церковной свечки он зажег другую, третью. На пятой остановился, решив видно, что мне будет достаточно.
— Жди, — велел он и собрался на выход.
— Спросить можно?
Он молча остановился, поглядел косо. Я принял это за согласие и поинтересовался, кивнув на свечи:
— Откуда такая роскошь?
— А я говорил Ивану, что ты вменяемый. Облажался. Тебя, на самом деле, интересует, откуда в церкви церковные свечи?