Свартальвы с трудом доковыляли до хлипкого сооружения из четырёх столбов и привязанной к ним охапки сухих пальмовых листьев — ближайшей караванной остановки [36] . Там они положили Гуннара спиной на холодный песок и сели ему на ноги.
Свет луны равнодушно отражался в их бегающих глазёнках.
— Знать бы, когда следующий, — пробормотал Тир Пений. — Надо было спросить.
— Надо было…
— Могли и расписание повесить. Неужели так трудно?
— Дикая страна, дикий народ…
— Эй, Трутт, он опять на нас смотрит.
— Кто?
— Оранжевый зверь.
— Ну и что? Остановка, между прочим, для всех. Он, в отличие от нас, наверняка местный. Прояви уважение, будь так добр.
Караван без предупреждения появился из тьмы, будто длинный гигантский змей, бороздящий пустыню в поисках добычи. Тир Пений и Трутт принялись орать как ненормальные, скакать и размахивать руками.
Довольно быстро к ним примчался кто-то из прислуги:
— Тише вы, шайтаны пустыни, а то мигом лишитесь своих безмозглых голов! Остановка пять минут. Чего у вас? Предупреждаю, мест нет!
— Э-э-э-э, — начал Тир Пений, обдумывая, какую бы назначить цену за норвежца. — Рабы нужны?
— Сколько?
— Один! Вот этот, — ответил Трутт, поглаживая бессознательного викинга по широкой груди. — Силач, красавец, послушный, как… как…
— Как волосы Аллаха? — с надеждой в голосе подсказал человек из каравана.
— Да! — ничего не поняв, подхватили свартальвы.
Незнакомец внимательно осмотрел товар, заглянув ему (товару) буквально везде.
— Что с ним?
— Тяжёлый день, жрецы совсем заездили.
— Понятно. Вот вам три арабские монеты — и мы в расчёте.
— Постойте! — не согласился Трутт. — Что значит — три? Ведь мы не сможем поделить их поровну.
— Хорошо. Две монеты, и донесёте раба до каравана.
— ???
— Эй, вы ещё думаете?!
Обиженные карлики кивнули.
— У вас минута на доставку. Караван отходит, а следующий будет только через месяц. Или вас уже устраивает одна арабская монета?
— Нет!!! — в один голос ответили гномы, ощущая себя самыми хреновыми работорговцами на свете, но дружно подняли Торнсона. — Мы готовы!
— Тогда шевелитесь быстрее! — чрезвычайно довольный результатом торгов, скомандовал незнакомец.
* * *
Двое утащили хозяина в темноту, следуя за человеком в чалме. Ветерок донёс до одногорбого много новых запахов: людей, братьев-верблюдов, ослов, фруктов, запылённого шёлка, спрятанных в горшках с дёгтем пакетиков кокаина и многого другого, запрещенного к провозу, — всего не перечесть…
Дромадер затаился в прохладном песке, прижав уши.
Похитители возвращались обратно без ноши. Значит… всё?!
И только тогда глаза животного налились кровью, а шерсть стала дыбом, и сжалось большое сердце, ибо понял Слейпнир — что-то совсем нехорошее сделали они с его хозяином.
И поднялся одногорбый на четыре ноги, и стряхнул с морды скупую слезу.
Он найдёт и спасёт хозяина, чтобы вместе наказать негодяев.
Слейпнир стиснул кривые зубы и тихо побежал на запахи.
Только луна знала об этой клятве.
Загребущая сектантская
Там, на маленьком плоту,
В трудовом, бликующем поту,
Кто-то после шторма тканью машет
И ладонь свою несёт ко рту.
Мы галеру быстро повернём,
Мы ему рукой своей махнём,
Мы его спасём, возможно, даже,
Если в нашу веру обернём.
Коли станет спорить, правду гнуть,
Мы в обратку можем повернуть,
Пусть попробует сказать, что сосны — лажа.
Без таких пройдёт наш верный путь…
Сверху пустыня похожа на океан. Верблюды — на корабли, барханы — на волны, а суслики — на селёдку…
Но вот где-то в Атлантике затерялась старая галера, команда которой называла собственное судно не иначе как «ковчег вечной жизни». Подобно Гуннару Торнсону, судно скиталось. Но в отличие от сына кузнеца эти скитальцы не знали женщин, войны и простой логики варваров. Все члены команды мнили себя не мужчинами, не путешественниками и даже не славными ребятами, а «разумами»…
— Встаньте, разумы! — приказал самый высокий разум, ростом около семи футов. Одежда на нём истлела, как и на остальных разумах на этой галере. — Дайте мне посмотреть на ваши просветлённые лица.
Намеренно лиц никто не прятал, правда, бороды были столь густы и длинны, что устилали не только скамейки, но и дощатый пол ветхого судна, где перемешивались с волосами, ниспадающими с плеч и подмышек.
— Благословляю всех на утреннее избавление от инграмм. — Высокий разум, кряхтя, сел на скамью. — Приступайте!
Разумы зашевелились.
— Есть одна! — послышался приглушённый негромкий голос с кормовой части.
— Разум Евстихий? — прищурился высокий.
— Я, о недосягаемый!
— Кого одолело зло на этот раз?
— Соседа по лавке, — ответили с кормы. — Вы же знаете, здесь только разум Хныч.
— Вера покидает Хныча, — с грустью в голосе отметил высокий разум. — Я могу рассчитывать на твою честность и преданность, Евстихий?
— Беспредельную честность и безграничную преданность, — тихо, но уверенно подтвердили с кормы.
— Скажи правду, только одна инграмма? [37] Или, может быть, две за левым ухом и ещё восемь в паху, как выяснилось вчера при осмотре разума Выдоха?