Соколиный Глаз принял свойственное медведю положение — встал на четвереньки — и пошел к небольшому отверстию, сквозь которое можно было видеть внутренность хижины. Она оказалась жилищем Давида Гамута. Здесь учитель пения уединился со всеми печалями и страхами.
Как ни слепа была вера Давида в чудеса, совершавшиеся в древности, он отрицал возможность прямого вмешательства сверхъестественной силы в современный мир. Он безусловно верил в то, что ослица Валаама могла заговорить, он относился несколько скептически к возможности услышать пение медведя, а между тем он убедился в этом, к великому своему удивлению. Бросив взгляд на певца, Соколиный Глаз сразу увидел, что в уме у него царит полное смятение. Давид сидел в печальном раздумье на куче хвороста, из которой брал иногда несколько ветвей, чтобы поддержать скудный огонь. Одет был поклонник музыки все так же, только в дополнение к своему наряду он прикрыл еще лысую голову треугольной шляпой, оказавшейся недостаточно привлекательной, чтобы возбудить алчность кого-либо из похитителей.
Сметливый Соколиный Глаз вспомнил, как быстро покинул Давид свое место у ложа больной, и догадался, о чем размышляет теперь певец. Он обошел вокруг хижины, убедился, что она стоит совершенно отдельно от других, и решился войти в нее. Войдя в низкую дверь, он очутился прямо перед Гамутом. Их разделял костер. Соколиный Глаз сел, и в продолжение целой минуты оба молча смотрели друг на друга. Внезапное появление зверя потрясло Давида. Он поискал в кармане камертон и встал со смутным намерением пустить в дело музыкальное заклинание.
— Мрачное и таинственное чудовище! — воскликнул он, хватая дрожащими руками свой инструмент. — Я не знаю ни тебя, ни твоих намерений, но если ты замышляешь что-либо против смиреннейшего из слуг храма, то выслушай вдохновенную речь израильского юноши и покайся!
Медведь затрясся всем своим косматым туловищем. Затем хорошо знакомый Гамуту голос проговорил:
— Отложи-ка в сторону свистульку и поучи свою глотку воздержанию. Пять простых, понятных английских слов стоят целого часа крика.
— Кто ты? — спросил Давид, задыхаясь.
— Такой же человек, как ты, кровь которого имеет столько же примеси крови медведя, как и твоя. Неужели ты так скоро забыл, от кого получил тот глупый инструмент, что у тебя в руке?
— Неужели это может быть? — воскликнул Давид. Он вздохнул свободнее с тех пор, как истина начала открываться перед ним. — Мне пришлось видеть много чудес, с тех пор как я попал к язычникам, но такого еще ни разу не случалось.
— Ну-ну, — сказал Соколиный Глаз, откидывая медвежью голову и показывая свое честное лицо, чтобы убедить этим нерешительного товарища, — вы можете увидеть кожу, хотя и не такую белую, как у милых девушек, но все же такую, красный оттенок которой происходит лишь от ветров и от солнца. А теперь за дело!
— Прежде всего расскажите мне о девушке и о юноше, который разыскивал ее с такой смелостью.
— Они счастливо избавились от томагавков… Но не можете ли вы указать мне, где Ункас?
— Молодой человек в плену, и я сильно опасаюсь, что участь его решена. Я глубоко сожалею, что человек с такими хорошими наклонностями должен умереть непросвещенным. Я отыскал прекрасный гимн…
— Можете вы провести меня к нему?
— Задача нетрудная, — нерешительно ответил Давид, — но я боюсь, что ваше присутствие скорее ухудшит, чем улучшит его несчастное положение.
— Не теряйте слов, а ведите меня, — возразил Соколиный Глаз, закрывая снова лицо.
Он показал пример Давиду, первым выйдя из хижины.
Хижина, в которой был заключен Ункас, находилась в самом центре поселка и была расположена так, что к ней нельзя было ни подойти, ни выйти из нее незамеченным. Но Соколиный Глаз и не думал скрываться. Рассчитывая на свой теперешний вид и умение сыграть взятую им на себя роль, он пошел по открытой прямой дороге. Поздний час служил ему защитой. Дети уже погрузились в глубокий сон; все женщины и большинство воинов удалились на ночь в хижины. Только четверо-пятеро воинов оставались еще у двери темницы Ункаса, пристально наблюдая за пленником.
Когда воины увидели Гамута в сопровождении существа, одетого в медвежью шкуру, которую обычно надевал всем известный колдун, они охотно пропустили их обоих, но не высказали ни малейшего желания удалиться. Напротив, их, очевидно, интересовало, что будут делать тут странные пришельцы — колдун и безумец.
Так как разведчик не мог разговаривать с гуронами на их языке, то ему пришлось поручить Давиду вести разговор. Несмотря на всю свою наивность, Гамут отлично выполнил данное ему поручение и превзошел все ожидания своего учителя.
— Делавары — трусливые женщины! — крикнул он, обращаясь к индейцу, немного понимавшему язык, на котором он говорил. — Ингизы, мои глупые соотечественники, велели им взяться за томагавк и убивать своих отцов в Канаде, и они забыли свой пол. Желал бы мой брат видеть, как Быстроногий Олень будет плакать перед гуронами, стоя у столба?
Восклицание «у-у-ух» выразило удовольствие, которое испытал бы гурон при виде такого унижения со стороны врага, которого так давно они все опасались и ненавидели.
— Так пусть же мой брат встанет в стороне, и колдун напустит злого духа на эту собаку!
Гурон объяснил слова Давида своим товарищам; они, в свою очередь, выслушали это предложение с удовольствием.
Дикари отошли немного от входа в хижину и дали знак колдуну войти туда. Но медведь, вместо того чтобы послушаться, остался на месте и зарычал.
— Колдун боится, что дыхание его попадет также и на его братьев и отнимет у них мужество, — продолжал Давид. — Им надо стать подальше.
Гуроны, для которых такое событие было бы величайшим несчастьем, отшатнулись все сразу и заняли такое положение, что не могли ничего слышать и в то же время могли наблюдать за входом в хижину. Разведчик, сделав вид, что уверился в их безопасности, встал и медленно вошел в хижину. В ней царило угрюмое безмолвие; кроме пленника, там никого не было; освещена была хижина только потухающими углями очага.
Ункас, крепко связанный по рукам и ногам ивовыми прутьями, сидел в дальнем углу, прислонясь к стене. Молодой могиканин не удостоил взглядом явившееся перед ним чудовище.
Разведчик оставил Давида у дверей, чтобы удостовериться, не наблюдают ли за ними, и благоразумно решил продолжать свою роль, пока не убедится, что он наедине с Ункасом. Поэтому, вместо того чтобы говорить, он принялся выкидывать все штуки, свойственные изображаемому им животному. Молодой могиканин подумал сначала, что враги подослали к нему настоящего медведя, чтобы мучить его и испытывать его мужество; но, вглядевшись пристальнее, он заметил в ужимках зверя, казавшихся Хейворду такими совершенными, некоторые промахи, которые сразу выдали обман. Знай Соколиный Глаз, как низко оценивал зоркий Ункас его медвежьи таланты, он, вероятно, обиделся бы на него.
Как только Давид дал условный сигнал, в хижине вместо грозного рычания медведя послышалось шипение змеи.