— Она моя! — крикнул Магуа, с торжеством потрясая рукой перед Ункасом. — Могиканин, ты знаешь, что она моя!
— Мой сын молчит, — сказал Таменунд, стараясь понять выражение лица юноши.
— Это правда, — тихо ответил Ункас.
Последовала короткая красноречивая пауза, во время которой ясно было, как неохотно толпа признавала справедливость требования минга. Наконец мудрец, которому принадлежало право решения, сказал твердым голосом:
— Уходи, гурон.
— А как он уйдет, справедливый Таменунд, — спросил коварный Магуа, — с пленницей или без нее? Вигвам Хитрой Лисицы пуст. Поддержи его, отдав то, что ему принадлежит.
Старец сидел некоторое время, погруженный в глубокое раздумье; потом он наклонил голову к одному из своих почтенных товарищей и спросил:
— Этот минг — один из вождей своего племени?
— Первый среди своих соплеменников.
— Чего же ты еще хочешь, девушка! Великий воин берет тебя в жены. Иди, твой род не угаснет.
— Лучше, в тысячу раз лучше, чтобы он угас, — воскликнула с ужасом Кора, — чем подвергнуться такому унижению!
— Гурон, ее душа в палатках ее отцов. Девушка, которая идет замуж поневоле, приносит несчастье в вигвам.
— Она говорит языком своего народа, — возразил Магуа, смотря с горькой иронией на свою жертву. — Она из рода торгашей и торгуется из-за ласкового взгляда. Пусть Таменунд скажет что следует.
— Возьми за нее выкуп, а от нас пожелание тебе счастья.
— Я не возьму ничего, кроме того, что принес сюда!
— Ну так уходи с тем, что принадлежит тебе! Великий Маниту запрещает делавару быть несправедливым.
Магуа подскочил к своей пленнице и с силой схватил ее за руку. Делавары отступили в полном молчании, и Кора, как бы сознавая, что всякие мольбы будут напрасны, приготовилась беспрекословно подчиниться своей участи.
— Погоди, остановись! — крикнул Хейворд, выскакивая вперед. — Сжалься, гурон! За нее дадут такой выкуп, что ты станешь первым богачом в твоем племени.
— Магуа — краснокожий, он не нуждается в побрякушках бледнолицых.
— Золото, серебро, порох, свинец — все, что нужно воину, будет в твоем вигваме, все, что необходимо великому вождю!
— Хитрая Лисица очень силен! — крикнул Магуа, бешено потрясая рукой, в которой держал руку несопротивлявшейся Коры. — Месть в его руках.
— Боже всемогущий, — сказал Хейворд, в отчаянии сжав руки, — неужели ты допустишь это? Тебя, справедливый Таменунд, молю о пощаде!
— Слова делавара сказаны, — ответил старик, закрывая глаза и опускаясь на свое место. — Мужчины не говорят дважды.
— Великий вождь поступает мудро и благоразумно, не теряя времени на повторение того, что уже сказано, — проговорил Соколиный Глаз, делая Хейворду знак, чтобы он замолчал, — но каждый воин должен, в свою очередь, хорошенько обдумать решение, прежде чем всадить томагавк в голову своего пленника… Гурон, я не люблю тебя и вообще не могу сказать, чтобы кто-нибудь из мингов видел снисхождение с моей стороны. Можно смело предположить, что война окончится не скоро и много еще ваших воинов встретится со мной в лесу. Ну, так рассуди, кого ты предпочитаешь привести пленником в свой лагерь: эту женщину или такого человека, как я?
— Неужели Длинный Карабин отдаст свою жизнь за женщину? — нерешительно спросил Магуа, который уже собрался уходить из лагеря со своей жертвой.
— Нет-нет, я этого не говорил! — ответил Соколиный Глаз, отступая с надлежащей осторожностью при виде жадности, с которой Магуа слушал его предложение. — Это была бы слишком неравная мена: отдать воина в полном расцвете сил за девушку, даже лучшую здесь, на границах… Я мог бы согласиться отправиться на зимние квартиры теперь же, по крайней мере, за шесть недель до того, как опадут все листья, с условием, что ты отпустишь девушку.
Магуа отрицательно покачал головой и сделал толпе знак расступиться.
— Ну, хорошо, — прибавил разведчик с видом человека, еще не пришедшего к окончательному решению, — я добавлю еще «оленебой». Поверь слову опытного охотника, это ружье не имеет себе равного.
Магуа ничего не ответил на это предложение и продолжал прилагать усилия, чтобы раздвинуть толпу.
— Может быть… — сказал разведчик, теряя свое напускное хладнокровие, — может быть, если бы я согласился научить ваших воинов, как владеть этим ружьем, ты бы изменил свое решение?
Магуа снова приказал расступиться делаварам, которые продолжали окружать его непроницаемым кольцом в надежде, что он согласится на мирное предложение.
— Чему суждено быть, то должно случиться раньше или позже, — продолжал Соколиный Глаз, оборачиваясь к Ункасу с печальным, смиренным взглядом. — Негодяй знает свое преимущество и пользуется им! Да благословит тебя бог, мальчик! Ты нашел себе друзей среди своего родного племени; я надеюсь, что они будут так же верны тебе, как я. Что касается меня, то рано или поздно я должен умереть, и большое счастье, что мало кто будет плакать обо мне. Этим чертям, по всей вероятности, все-таки удастся завладеть моим скальпом, а днем раньше, днем позже — это не имеет значения. Да благословит тебя бог! — проговорил суровый житель лесов, опуская голову.
Но он тотчас же поднял ее и, смотря печальным взглядом на юношу, прибавил:
— Я люблю вас обоих — тебя и твоего отца, Ункас, хотя у меня с вами разный цвет кожи. Скажи сагамору, что в самые тревожные минуты я никогда не забывал о нем. Прошу тебя, думай иногда обо мне, когда будешь идти по счастливому пути. Ты найдешь мое ружье в том месте, где мы спрятали его: возьми его и оставь себе на память. И слушай, мальчик: так как ваши обычаи не отрицают мести, не стесняйся пускать это ружье в дело против мингов. Это несколько смягчит горе обо мне и успокоит твою душу… Гурон, я принимаю твое предложение: освободи эту женщину. Я — твой пленник.
При этом великодушном предложении в толпе раздался тихий, но ясный шепот; даже самые свирепые из делаваров выражали одобрение при виде такой мужественной решимости. Магуа остановился, и одно мгновение казалось, будто он поколебался. Но, взглянув на Кору глазами, в которых свирепость как-то странно сочеталась с выражением восторженного удивления, он принял окончательное решение.
Он выразил свое презрение к предложению разведчика, немедленно вскинул голову и сказал твердым, уверенным голосом:
— Хитрая Лисица — великий вождь, он не меняет своих решений… Пойдем, — обратился он к пленнице, властно кладя руку ей на плечо. — Гурон не пустой болтун: мы идем.
Девушка отшатнулась с горделивым видом, полным женского достоинства; ее темные глаза вспыхнули, яркий румянец, похожий на прощальный луч заходящего солнца, разлился по лицу.
— Я ваша пленница, и, когда наступит время, я буду готова идти хотя бы на смерть, но сила здесь ни при чем, — холодно проговорила она и, обернувшись к Соколиному Глазу, прибавила: