– А я видел поселенцев, которые не нахвалятся своими прериями, – им там не нужно тратить силы, чтобы расчищать землю. Ты охотно ешь хлеб. Следопыт, а ведь пшеница в тени не вызревает.
– Зато вызревают честность, и простые желания, и любовь к богу, Джаспер! Даже мастер Кэп тебе скажет, что голая равнина похожа на необитаемый остров.
– Вполне возможно, – откликнулся Кэп. – Необитаемые острова тоже приносят пользу – они помогают нам уточнять наш курс. Если же меня спросить, так я не вижу большой беды в том, что где-то на равнинах нет деревьев. Как природа дала человеку глаза и сотворила солнце, чтобы светить ему, так из деревьев строят корабли; а кое-когда и дома; ну, а помимо этого, я не вижу в них большого проку, особенно когда на них нет ни плодов, ни обезьян.
На это замечание проводник ничего не ответил и только еле внятным шепотом призвал всех к молчанию. Пока эта бессвязная беседа вполголоса текла прихотливой струйкой, лодки медленно плыли по течению под темной сенью западного берега, и весла в руках гребцов лишь помогали им держаться верного направления и правильного положения на речной зыби. Сила течения то и дело менялась – местами вода казалась неподвижной, а встречались плесы, где река мчалась со скоростью двух и даже трех миль в час. Через пороги она неслась с быстротой, казавшейся непривычному глазу бешеной. Джаспер полагал, что им потребуется два часа, чтобы спуститься к устью, и они со Следопытом договорились идти по течению, по крайней мере до тех пор, пока не минуют первые опасности пути. Беседовали путники вполголоса, соблюдая величайшую осторожность; хотя в обширном, почти бескрайнем лесу царило полное безмолвие, природа говорила сотнею голосов на красноречивом языке ночной глуши. В воздухе трепетали вздохи десятков тысяч деревьев; журчала, а иногда и ревела вода; время от времени потрескивала ветка или скрипел ствол, когда сухой сук терся о дерево. Все живые голоса умолкли. На мгновение, правда. Следопыту почудилось, будто до них донеслось завывание далекого волку – они еще попадались в этих лесах, – но то был звук до такой степени неясный и мимолетный, что его могло родить и разыгравшееся воображение. Однако, когда Следопыт призвал товарищей к молчанию, его чуткое ухо уловило треск переломившейся сукой ветки – как ему показалось, донесшийся с западного берега. Всякий, кому знаком этот характерный звук, вспомнит, как легко его улавливает ухо и как безошибочно отличает оно шаг человека, наступившего на сучок, от всякого другого лесного шума.
– Кто-то ходит по берегу, – сказал Следопыт Джасперу, понизив голос. – Неужто окаянные ирокезы переправились через реку со своими ружьями да еще и без лодки?
– Скорее, это делавар. Он, всего вернее, пойдет берегом за нами следом и, конечно, сумеет нас найти. Хочешь, я подгребу поближе и разузнаю?
– Валяй, мой мальчик, только греби осторожно и не выходи на землю, если есть хоть малейшая опасность.
– Благоразумно ли это? – спросила Мэйбл порывисто, не соразмерив от волнения свой звонкий голос с окружающей тишиной.
– Крайне неблагоразумно, красавица, если вы намерены говорить так громко. Ваш милый, нежный голосок ласкает мне ухо – нам здесь привычнее слышать грубые голоса мужчин, – но сейчас мы не можем позволить себе это удовольствие. Ваш батюшка, честный сержант, скажет вам при встрече, что молчание вдвойне похвально, когда ты на тропе. Ступай же, Джаспер, и докажи нам лишний раз свою испытанную осторожность.
Прошло десять томительных минут после того, как ночь поглотила челн Джаспера; он так бесшумно оторвался от пироги Следопыта и растворился в темноте, что Мэйбл опомниться не успела и долго не могла взять в толк, что юноша в самом деле отправился выполнять поручение, казавшееся ее разгоряченной фантазии столь опасным. Все это время путники, продолжая плыть по течению в своей пироге, сидели не дыша и напряженно ловили малейший звук, доносившийся с берега. Но кругом царил все тот же торжественный и, можно сказать, величественный покой, и только плеск реки, обтекавшей какие-то мельчайшие препятствия, да музыкальный шелест листьев нарушали сон притихшего леса. Но вот опять вдалеке затрещали сучья, и Следопыту почудились на берегу чьи-то приглушенные голоса.
– Возможно, я ошибаюсь, – сказал он, – ведь часто уши доносят то, что подсказывает сердце, но мне послышался на берегу голос делавара.
– Вот еще новости! Разве у дикарей мертвецы бродят после смерти? – отозвался Кэп.
– Еще бы! Они даже носятся взапуски в своих блаженных селениях, но только там – и нигде больше. Краснокожий кончает счеты с землей, испустив последний вздох. Когда приходит его час, ему не дано помедлить у своего вигвама.
– Что-то плывет по воде, – прошептала Мэйбл; с момента исчезновения второй пироги она глаз не сводила с темного берега.
– Это пирога, – обрадовался Следопыт. – Видно, все в порядке, иначе парень давно бы дал о себе знать.
Спустя минуту обе пироги сошлись на речной зыби, и только тогда обозначились в темноте какие-то тени. Сперва глазам наших путников предстал силуэт Джаспера, стоящего на корме, но на носу спиной к ним сидел еще какой-то человек, и, когда молодой матрос повернул лодку и Следопыт и Мэйбл увидели его лицо, оба узнали делавара.
– Чингачгук, брат мой! – воскликнул Следопыт на языке индейца, и голос его дрожал от сильного волнения. – Могиканский вождь! Душа моя ликует! Мы часто стояли с тобою рядом там, где гремела битва и лилась кровь, и я уже боялся, что этому больше не бывать.
– Ух! Минги – просто скво! Три скальпа висят у моего пояса. Им не под силу сразить Великого Змея делаваров. В ли сердцах не осталось ни капли крови, а мысли их уже на обратной тропе, что ведет через воды Великого Озера.
– Ты побывал среди них? А что случилось с тем воином, с которым ты схватился в реке?
– Он стал рыбой и лежит на дне среди угрей. Пусть братья выловят его своими удочками. Следопыт, я сосчитал наших врагов, я трогал их, ружья.
– Ха! Так я и думал, что он ни перед чем не остановится! Этот отчаянный малый побывал во вражеском стане, и сейчас мы все узнаем. Говори, Чингачгук, а я перескажу все новости нашим друзьям.
И делавар с присущей ему серьезностью поведал в самых общих чертах о том, что он узнал вскоре после того, как его видели последний раз борющимся с врагом в реке. Больше он ни словом не упомянул ни о той битве, ни о своем противнике, ибо воину не приличествует подробно и без обиняков распространяться о своих подвигах. Одержав победу в ужасном поединке, он поплыл к восточному берегу, незаметно вышел из воды и под покровом ночи, никем не узнанный, смешался с врагами, не возбудив в них подозрения. Кто-то его окликнул, но он назвался Разящей Стрелой, и больше его не трогали. Из случайных замечаний ему стало ясно, что отряд дикарей должен был захватить Мэйбл и ее дядюшку, которого ирокезы ошибочно считали значительным лицом. Делавар также узнал достаточно, чтобы удостовериться в измене Разящей Стрелы, – это он выдал своих спутников врагу по причине, пока еще неясной, так как Кэп с ним еще не рассчитался за его услуги.