– Что ж, батюшка, если он не изменил своих намерений, если он опять будет искать моей руки – ведь вы не захотите, чтобы я сама ему навязывалась или кто-нибудь другой за меня, – на побледневшие щеки Мэйбл вернулся румянец – после того как она приняла свое великодушное и благородное решение, она вновь воспрянула духом, – не надо пока говорить ему о нашем решении. Если он вернется к этому разговору и, выслушав все, что порядочная девушка обязана сказать своему жениху перед свадьбой, все-таки захочет, чтобы я стала его женой, то я стану ею.
– Да благословит тебя господь бог и да вознаградит тебя, как того заслуживает примерная дочь!
– Да, батюшка, теперь вы можете быть покойны и с легким сердцем отправиться в путь, уповая на бога. А обо мне вам тревожиться нечего. Весной – ведь вы позволите мне побыть с вами до весны, – да, весной я выйду замуж за Следопыта, если наш благородный друг не переменит своего решения.
– Что ты, Мэйбл, он любит тебя так же, как я любил твою мать. Бедняга плакал, как ребенок, когда рассказывал мне о своих чувствах к тебе.
– Да, да, я верю… Я не раз убеждалась, что он обо мне лучшего мнения, чем я того заслуживаю. И, конечно, нет на свете человека, которого я уважала бы больше, чем Следопыта, не исключая даже вас, батюшка!
– И вполне заслуженно, дочка! Ваш союз будет счастливым, поверь мне. Могу ли я сообщить Следопыту эту радостную весть?
– Лучше не надо, батюшка. Пусть все идет само собой: мужчина должен добиваться любви женщины, а не наоборот.
Улыбка, осветившая прекрасные черты Мэйбл, была лучезарна; такой она, во всяком случае, показалась сержанту, хотя человек, умеющий лучше отгадывать по лицу молодой девушки мимолетные движения ее души, сразу бы понял, что в этой улыбке было что-то неестественное и напряженное.
– Нет, нет, пусть все идет само собой. Ведь я вам твердо обещала!..
– Будь по-твоему, дочка, будь по-твоему! Теперь поцелуй меня… Благослови тебя бог, ты добрая дочь.
Мэйбл бросилась отцу на шею – первый раз в жизни – и, прижавшись к нему, заплакала, как ребенок. Суровое солдатское сердце не выдержало, и слезы отца смешались со слезами дочери; но сержант Дунхем тотчас же опомнился; устыдившись своей слабости, ласково отстранил от себя дочь и, пожелав ей спокойной ночи, отправился на покой. Мэйбл, все еще рыдая, ушла в свой неприглядный угол. Через несколько минут все стихло, и только громкий храп старого ветерана нарушал тишину.
Руинами я шел, и меж кустов
Узнал я камень, весь поросший мхом,
Остался он от солнечных часов,
Стоявших некогда в саду густом.
Кэмпбелл.
"На посещение Эрджилшира"
Мэйбл проснулась, когда солнце не только ярко светило, но уже стояло довольно высоко. Сон ее был спокоен и крепок, оттого что уснула она с сознанием выполненного долга и к тому же сильно устала; даже поднявшийся на рассвете шум и движение в лагере ее не потревожили. Вскочив с постели, девушка поспешно оделась и через несколько мгновений уже стояла на поляне, вдыхая благоуханную свежесть утра. Впервые она в полной мере ощутила своеобразную красоту и глухое уединение окружавшей ее местности. Стоял один из тех ослепительных осенних дней, на какие столь щедр климат этого края, хотя его почему-то больше поносят, чем хвалят, и бодрящее, целительное действие погожего утра не замедлило благотворно сказаться на Мэйбл. Лежавший на сердце гнет она приписывала страху за отца, которого теперь, когда между ними исчезла прежняя отчужденность, горячо полюбила.
Остров казался необитаемым. Накануне вечером обычная при всяких сборах и приездах сутолока еще придавала ему какую-то видимость жизни, но теперь все было пусто и мертво, и наша героиня долго озиралась, прежде чем обнаружила хоть одно живое существо, которое избавило бы ее от чувства одиночества. Она вдруг увидела всех, кто остался на острове, в полном сборе: они расположились у лагерного костра. Присутствие дяди, к которому Мэйбл привыкла, успокоило девушку, и она с вполне понятным в ее положении любопытством продолжала осмотр. Помимо Кэпа и квартирмейстера, тут были капрал, трое солдат и стряпуха, Хижины стояли безмолвные и пустые; невысокая, похожая на крепостную башню вышка блокгауза живописно поднималась из наполовину скрывавших ее кустов. Солнце падало на лужайку лишь сквозь просветы между деревьями, и лиственный шатер над головой Мэйбл четко вырисовывался на фоне бездонной голубизны неба. Не видно было ни облачка, и она втайне решила принять это за предзнаменование мира и безопасности.
Убедившись, что все заняты таким первостепенным для человека делом, как завтрак, Мэйбл, никем не замеченная, направилась на небольшой мысок, где буйно разросшиеся кусты и деревья совершенно скрыли ее из виду. Раздвинув нависшие над водой ветви, она пробралась к самому краю протоки и долго глядела, как тихо плескались о берег, еле приметно накатывая и отливая, крохотные волны – слабый отголосок волнения, царившего в пятидесяти милях выше на озере. Открывавшиеся отсюда виды были на редкость хороши своей мягкой прелестью, и наша героиня, живо воспринимавшая все прекрасное в природе, не замедлила оценить наиболее примечательные части ландшафта. Остров теснился к острову, и узкие прогалины между ними убегали в бесконечную даль; любуясь этой картиной, она подумала, что никогда не видела ничего красивее.
Но вдруг Мэйбл вздрогнула. Ей почудилось, что в кустах, окаймляющих берег противоположного острова, мелькнула человеческая фигура. Ширина протоки в этом месте не превышала ста ярдов, и, хоть девушка, конечно, могла обмануться, да и внимание ее в ту минуту было поглощено другим, все же ей казалось, она не ошиблась. Зная, что принадлежность к женскому полу не послужит ей защитой от пули, если ее заметит ирокез, Мэйбл невольно отпрянула и укрылась в листве, но стала пристально всматриваться в противоположный берег. Какое-то время прошло в напрасном ожидании. Она собиралась уже было покинуть свой наблюдательный пост и поспешить к дяде, чтобы сообщить ему о своих подозрениях, как вдруг увидала высунувшуюся из бахромы кустов длинную ветку ольхи, которой кто-то несомненно махал ей, по-видимому, в знак дружеских намерений. Для нашей героини, незнакомой с обычаями войны на границе, это была напряженная и трудная минута, но все же она понимала, что нужно во что бы то ни стало сохранить самообладание и действовать спокойно и осмотрительно.
Опасности, которым постоянно подвергались поселенцы западных границ Америки, требовали большой отваги от женщин, отваги, на какую они при других обстоятельствах вряд ли сочли бы себя способными:
Мэйбл знала, как любят колонисты расписывать в своих рассказах присутствие духа, мужество и находчивость, которые их жены и сестры проявляли в самых трудных положениях. Рассказы эти пробудили в ней желание походить на них, и она решила, что именно сейчас настало время показать себя достойной дочерью сержанта Дунхема. Движение ветки, по ее мнению, означало дружелюбные намерения; поэтому после минутного колебания она тоже отломила ветку, привязала ее к длинному пруту и, просунув между кустами, замахала в ответ, по мере возможности подражая движениям человека на другом берегу.