– Тихо, тихо, отец, не кипятись, а то пенсне расплавится, – сказал круглоголовый. – Слышь, ты, сосед, – обратился он к Сорокину, – шел бы ты домой! Нам с хозяином базар перетереть надо.

– Ступайте, ступайте, Иван Григорьевич, – благожелательно кивая, ласково проблеял Забродов. – Мне действительно нужно поговорить с этими симпатичными молодыми людьми. А чайку мы с вами попьем попозже. У меня с прошлого года осталась баночка земляничного варенья…

Сорокин нехотя встал из-за стола. «Была у зайца избушка лубяная, а у лисы ледяная», – некстати вспомнилось ему. Он забрал свои сигареты, зажигалку и зашагал к воротам мимо куривших в тени микроавтобуса и что-то оживленно обсуждавших быков, на ходу гадая, куда ему теперь, черт возьми, податься. Он старательно запомнил номер джипа, а потом, оглянувшись, на всякий случай мысленно срисовал и номер микроавтобуса.

– А это точно оно? – краем уха услышал он, выходя из калитки.

Спустя час с небольшим, когда обе машины наконец укатили, Сорокин вернулся на свою опустевшую дачу. Обтянутые проволочной сеткой створки ворот сиротливо болтались из стороны в сторону, во дворе никого не было. Сорокину показалось, что от травы пахнет соляркой и выхлопными газами. Крайняя грядка с укропом была безбожно изуродована, на ней виднелись глубокие следы автомобильных шин, а посреди огорода, в точности на том месте, где час назад стояла аккуратная низкорослая яблоня, зияла огромная яма, очень похожая на ту, что осталась в ботаническом саду после визита ночных похитителей деревьев.

– Твою мать! – выругался полковник. – Это вот, что ли, и называется «понарошку»?

Он хотел уйти в дом, но что-то остановило его. Снова повернувшись лицом к яме, Сорокин прищурился и внимательно огляделся по сторонам. Да, все было именно так, как он помнил, – деревья, кусты, сарай, покосившаяся будка сортира… Теперь, когда яблоня исчезла, оставив после себя только безобразную яму, участок приобрел прежний, до отвращения знакомый вид.

– Память, память, – все еще ничего не понимая, проворчал Сорокин, – склероз! Я же точно помню, что не было тут никакой яблони!

Потом до него дошло.

Некоторое время полковник остановившимся взглядом смотрел на яму, потом, будто проснувшись, тряхнул головой и полез в карман за сигаретами.

– Сук-кин сын, – процедил он, чиркая зажигалкой, – уголовник в пенсне!

Выкурив сигарету и немного успокоившись, полковник сложил в уме два и два, проверил и перепроверил результат, а потом стал звонить Мещерякову: в конце концов, было вполне логично предоставить расхлебывать эту кашу тем, кто ее заварил.

Глава четырнадцатая

Время от времени прикладываясь к бутылке виски, которую держал в руке, Виктор Андреевич Майков наблюдал за выгрузкой только что доставленного дерева. Дерево привезли вместе со здоровенным комом прикорневой земли, и людям, которые вытаскивали его из фургона, приходилось нелегко.

Принимая во внимание секретный характер проводимой операции, папа Май не стал привлекать к ней людей со стороны, и яблоню выгружали его быки, более привычные к участию в разборках с применением огнестрельного оружия, чем к земляным и погрузочно-разгрузочным работам.

Командовал разгрузкой Простатит – у него еще не зажили обгоревшие ладони, и работать руками он не мог. Зато языком он работал за двоих, да так, что привезенная вместе с деревом баба – спору нет, симпатичная, но одетая кое-как и совершенно неподмазанная – периодически вздрагивала, как деревенская лошадь, ненароком угодившая в час пик на Новый Арбат.

– Заноси! – кричал Простатит. – Да не ты, баран, куда ты прешься? Тебе говорю, Бек, заноси! Левее бери! Левее, сказал! Деревня, блин, сено-солома! Ветки, ветки не поломайте, не то я вам самим сучки ваши корявые пообламываю!

К Майкову, на ходу прикуривая сигарету, подошел Рыба.

Вид у него был хмурый и озабоченный, и курил он быстрыми нервными затяжками. Было понятно, что вся эта садово-огородная эпопея надоела ему смертельно – так же, впрочем, как и самому Майкову. Но выбора не было – ни у Рыбы, ни у Простатита, ни тем более у папы Мая. Злосчастная яблоня, украденная Алфавитом из ботанического сада, приносила все новые и новые неприятности. Майкову даже начало казаться, что это дерево и впрямь обладает какой-то магической силой, и силой очень недоброй. Букреев говорил, что в плодах этой яблони кроется секрет здоровья и долголетия.

Майков же на основании собственного горького опыта склонен был предполагать, что, будучи украденной, яблоня, грубо говоря, поменяла потенциал. Был плюс, а стал минус; здоровье и долголетие превратились в сплошные проблемы, чреватые увечьем и смертью.

Последний визит Лукьянова, похоже, не прошел для проклятого дерева даром. Уже на следующее утро папа Май, подойдя к яблоне, обнаружил на ней два желтых листочка.

К вечеру их стало три, на следующее утро – пять, а через три дня уже восемь. Это поганое дерево, судя по всему, всерьез нацелилось засохнуть, тем самым подведя папу Мая под монастырь. Это было, черт возьми, смешно и нелепо – дрожать и пугливо оглядываться по сторонам из-за какого-то несчастного деревца, но такова была суровая реальность. Из Таджикистана шли составы с алюминием, на таможнях стояли огромные, как дирижабли, автоцистерны ей спиртом. В банках сыто урчали мощные компьютеры, перекачивая грязные денежки Алфавита в «белые» схемы. И на фоне всего этого экономического великолепия папа Май должен был мучительно раздумывать, как ему поступить: бежать куда-нибудь в Новую Зеландию прямо сейчас или подождать, пока яблоня окончательно засохнет?

Бежать ему не хотелось. В определенном смысле Виктор Майков был горячим патриотом России, то есть отлично сознавал, что легко и быстро заработать по-настоящему большие деньги можно только здесь. Но лучшее, на что он мог рассчитывать, если не уладит свои проблемы с Алфавитом, это более или менее пышные похороны. Ах, если бы не это дерево! Поразмыслив, папа Май пришел к выводу, что растреклятая яблоня питается вовсе не соками земли; запустив щупальца корней в нутро папы Мая, она с большим аппетитом сосала его кровь. Он дошел до того, что накупил целую кипу литературы по садоводству – брошюр, журналов и даже газет. Правда, читать этот бред он все равно оказался не в состоянии: текст был набран вроде бы по-русски, но смысл его от папы Мая неизменно ускользал, как будто все эти аграрии изъяснялись на особом, понятном только им жаргоне, наподобие блатной фени. И вот позавчера, чтобы хоть немного отдохнуть от этой абракадабры, он развернул очередной дачный еженедельник на странице, где были опубликованы частные объявления.

Объявление какого-то чудака, хотевшего продать яблоню Гесперид, бросилось ему в глаза сразу же, поскольку было набрано жирным шрифтом да еще и обведено рамкой, наподобие траурной. Папа Май был чертовски удивлен: ведь Букреев буквально прожужжал ему уши, утверждая, что его яблоня уникальна и что второй такой нет на всем белом свете. «Интересно, – подумал тогда папа Май, – кто же это его так развел? Кто отважился?»