„Неужели и это тоже?“ — с отчаянием спрашиваю я себя каждый раз. Когда же закончится эта пытка, и с чем я останусь в итоге? Стеснение в груди и помутнение в глазах случались дважды в читальном зале, ощущение похоже на медленно разрастающуюся мигрень. У меня с собой была вода. Во второй раз какой-то мужчина с несвежим дыханием пытался воспользоваться моим состоянием.
Доктор Харди все равно уверяет, что я совершенно здорова. Но как я могу быть здорова? Доктор Шелли утверждает, будто я страдаю агорафобией, он считает, что это как-то связано с детскими воспоминаниями. Скоро придется отказаться от услуг умников с Харли-стрит. [7] Я не посмею рассказать им о зеркалах. Оставшиеся тоже придется отправить в чулан».
Большинство записей в дневнике были примерно того же содержания. В них фиксировались приступы изнеможения и странные физические ощущения, пережитые бабушкой в различных местах Лондона, которые Эйприл не только не могла представить, но даже отыскать на карте. И в целом получалось, что Лилиан страдала от панических атак каждый раз, когда оказывалась слишком далеко от Баррингтон-хаус.
Постепенно записи превращались в список мест, куда бабушка отправлялась, чтобы уехать или, точнее, бежать из Лондона. Многочисленные железнодорожные станции: Юстон, Кингс-кросс, Ливерпуль-стрит, Пэддингтон, Чаринг-кросс, Виктория. Лилиан пыталась добраться до вокзалов, но не выдерживала нервного напряжения в сочетании с неприятными, парализующими мышцы симптомами, какими сопровождались все ее попытки. Это свое состояние она скоро начала именовать «болезнью».
Иногда Лилиан пыталась определить крепость границ, за которыми, как она ощущала, заканчивалась ее свобода. По временам ее навязчивые путешествия приобретали характер настоящей разведывательной операции.
В некоторых записях фигурировали другие люди, которых Лилиан никогда не описывала, поскольку ее покойный муж, к которому она обращалась в своих дневниках, и без того прекрасно их знал.
«Я не могу зайти в восточном направлении дальше Холборна. На западе граница проходит гораздо ближе. Сегодня мне пришлось звонить Марджори из автомата, чтобы отменить наш обед. В этом направлении я не могу продвинуться дальше резиденции герцога Йоркского. Мост вне пределов моей досягаемости, Холланд-парк с тем же успехом может находиться в Китае, учитывая, как далеко я могу теперь забраться.
С каждым новым отказом девочки все больше недоумевают. Я слышу это по их голосам. Они нервничают, находясь рядом со мной, хотя они настолько добры, что пытаются это скрыть, как будто все время обедать в Мейфэр для них самое обычное дело. Если я и дальше буду отменять встречи и отклонять приглашения, боюсь, у меня вообще не останется друзей. Я рада, что хотя бы возможность переходить на другой берег за мной сохранилась, и это не случайность. На Вестминстерском мосту мне мешали дважды — каждый раз, когда я гордо вскидывала голову и ступала на мост, на меня нападали такие сильные головокружение и слабость, что я теряла сознание, и прохожие усаживали меня на скамейку, словно несчастную слепую.
Сию минуту с этим сложно смириться, когда я сижу дома и пишу тебе, и мое сознание спокойно и ясно, как будто все у меня в жизни ладится. Но, идя по набережной до Гросвенор-роуд, я могу в лучшем случае красться, словно тяжелораненая кошка, и глядеть на Уондсворт, как будто это потерянный рай. Хотя, пока ты был жив, милый, меня никогда не тянуло в этот район. Но я бы с радостью кинулась туда даже босиком и без гроша в кармане и пробежалась бы по бетону между строительными кранами, если бы это означало освобождение от него и той болезни, которую он во мне вызвал. Остальные тоже больны. Меня им не одурачить. Беатрис уже больше года не ходит дальше Клариджа. А когда я рассказала ей, что приступ одолел меня в Пимлико, она перестала ко мне заходить, как будто я заразная. Она такая трусиха и к тому же ужасная грубиянка. Мы не можем держать прислугу. Беатрис же переносит наше заточение на тех, кто ни в чем не виноват. Она даже мысли не допускает, что за всей этой возмутительной ситуацией стоит он. Шейферы относятся ко мне не так плохо, однако постоянно жалуются на больные ноги, как будто оба уже глубокие старики. Их глупые головы накрепко засели в песке, дорогой мой. Пока их еще навещают немногие старые друзья, они говорят себе, что им нет нужды выходить из дома. Кстати, они так и не рассказали, что случилось в тот день, когда они пытались сбежать из Лондона через Кингс-кросс».
Ослабевший, с пустым, сведенным судорогой желудком, Сет проснулся у себя в комнате. Помочившись в большую кастрюлю и попив теплой водопроводной воды из старой бутылки, он несколько ожил и немного привел себя в порядок, когда самый сильный жар чуть-чуть спал.
Сквозь тонкие занавески светили электрические лампы многоквартирного дома позади «Зеленого человечка». Спустились сумерки, и уже темнело. Будильник сообщил, что сейчас четыре часа. При той жизни, какую вел теперь Сет, отсутствие дневного света казалось неизбежным. Когда он осознал этот факт, то даже подумал, что солнце при случае либо зарядит его энергией, либо убьет.
Наверху, над «Зеленым человечком», царила тишина — другие жильцы либо были еще на работе, либо ушли прогуляться, либо сидели в баре. Скоро они вернутся и примутся жарить в кухне яичницу с беконом. Ничего другого никто из них не готовил, только этот нехитрый завтрак. От одной мысли о еде желудок Сета сжался.
Завернувшись в пуховое одеяло, Сет спустил ноги с постели и отважился на один шаг, который требовалось сделать, чтобы достичь холодильника. Он включил чайник, открыл дверцу и вынул пластмассовую бутылку с молоком. Ванильного оттенка свет ударил по глазам. Молока оставалось на донышке, Сет понюхал его. Наверное, оно скисло еще утром, пока он спал. Без молока он не сможет съесть хлопья, а хлеба нет. Сет окинул взглядом полки и обнаружил корку сыра, несколько баночек с приправами, закрытых разноцветными крышками, три бульонных кубика, соевый и вустерский соус, засохший зубчик чеснока и полпачки сушеных грибов. Все это, ни вместе, ни по отдельности, не годилось в качестве полноценной еды. На раскладном столике в центре комнаты лежали два маленьких яблока, которые успели сделаться мягкими и запылились. Есть их все равно что кусать подушку.
Выбора нет, придется выйти из дома.
Ощутив слабость, Сет присел на край кровати и свернул самокрутку. От трех затяжек у него закружилась голова.
Может, стоит вымыться над раковиной внизу, прежде чем рискнуть дойти до супермаркета? Сет отверг эту идею. Место нечистое, оно для нечистых.
Чайник уже кипел Сет залил кипятком чайный пакетик и положил в кружку четыре ложки сахара — это поддержит его на пути до магазина «Сейнсбери». Он прихлебывал чай, глядя в пол. Грея ладони о кружку, Сет размышлял о галлюцинациях последних нескольких дней и ночей, и его удивляло собственное спокойствие. Жуткая природа кошмаров, их погребальная тематика, вселяющие ужас ситуации, повторяющиеся из ночи в ночь, постоянное присутствие ребенка в капюшоне — все это, без сомнения, повод задуматься о собственном умственном здоровье. Но Сету все происходящее казалось вполне естественным и даже необходимым, включая казнь Шейферов в финале долгого мучительного сновидения. Он старался не сосредотачиваться на мысли, что бы случилось потом в их запущенном жилище. Смутные воспоминания о едва различимых привидениях из шестнадцатой квартиры до сих пор больно ударяли по нервам.