Неряшливость в одежде и пренебрежение услугами парикмахера можно было бы списать на эксцентричность, потому что все они, без сомнения, были эксцентриками, однако же Эйприл подозревала иную причину: они намеренно вставали в оппозицию ко всему, что считалось эстетичным и было приятно взгляду. Эти люди простирались вширь или иссыхали, не считаясь со вкусами окружающего мира. Создавалось впечатление, будто они намеренно превратили свои фигуры в гротескные. Каждый мог бы считаться живым воплощением персонажа Феликса Хессена, сошедшего с гуашей и набросков тушью.
Три из пяти присутствующих дам сидели рядышком на кушетке. Все они были средних лет, их лица, раскрашенные словно у оперных персонажей, закрывали вуали. Тщедушные тела были облачены в длинные траурные платья, которые вызывали ассоциации с Первой мировой. Высокие кружевные перчатки с полупальцами выставляли напоказ первые фаланги с длинными ненакрашенными ногтями. Четвертая женщина, постарше, надела мягкую зеленую шляпу с обвисшими полями, которые скрывали почти все лицо. Пожилая дама утопала в кресле, словно маленькая девочка, ее голова замерла в нелепом аристократическом повороте. Как только Эйприл встретилась с последней взглядом, из тонкогубого морщинистого рта вырвался резкий, неестественный смех. Эйприл так и не смогла определить его причину. Затем старушка вздернула подбородок и снова застыла в угрюмом царственном молчании.
Гариет возвращалась, проталкиваясь между потертыми пиджаками и всклокоченными головами, раздвигая частокол тонких ног. За ней следом катился жирный пожилой человек — Харольд, как предположила Эйприл. Толстые линзы в коричневой пластмассовой оправе раза в четыре увеличивали глаза, голова у него была крупная, розовая и лысая, если не считать кольца тонких белых волосков, которые спускались на плечи засаленного парадного пиджака.
— А-а-а-а-а, — протянул Харольд, продемонстрировав десны с редкими зубами.
От его затхлого дыхания Эйприл сделалось дурно, едва не затошнило. Казалось, его маленький рот кишит бактериями. Несколько сохранившихся зубов были цвета нечищеного арахиса.
— Кровная родственница той, которую овеяло присутствием величайшего гения в истории искусства, посетила наше собрание. Вы такая же редкость, как документы с его подписью, моя дорогая. Однако мы должны направить вашу жажду познаний в верное русло. Чуть позже я с удовольствием покажу вам мою собственную скромную работу по теме. Я трудился над ней пятнадцать лет и теперь охарактеризовал бы как критическую оценку художественного видения Хессена через сновидение, с целью предположить, что могут представлять собой исчезнувшие картины.
— Мы издаем книгу через наше общество, — сообщила Гариет с таким восторгом, что все ее тело всколыхнулось. — Иллюстрацию для обложки нарисовал один из наших членов. Сегодня я покажу пробный тираж. Книга в твердом переплете будет стоить девяносто фунтов. С автографом!
Эйприл не знала, что ответить, поэтому кивала и растягивала рот в улыбке, пока не заболело лицо. К счастью, подыскивать слова ей не пришлось, потому что Харольду не терпелось представить ее. Не нашлась она что сказать и всем тем, кто пожимал ей руку, но члены общества так радовались знакомству, что сами болтали без умолку. Похоже, им в жизни не выпадало возможности как следует выговориться.
— Да-да, американка, — произнес пожилой господин с худым лицом и всклокоченными седыми волосами, зачесанными поперек конического черепа. — Харольд о вас упоминал. Вы были в Британской библиотеке? У них там есть неплохие репродукции «Искажений». А видели «Фигуру женщины, хватающей себя за лицо»? А «Роды: фигура мертвой женщины»? Репродукции этих работ тоже недурны.
Эйприл сказала, что не видела.
— Вы просто обязаны сходить в «Черного пса» и в «Отдых стражника», пропустить там стаканчик, — сообщил ей сильно шепелявый мужчина. — Хессен там бывал. С поэтом Брайаном. Конечно, названия заведений изменились, однако потолок над стойкой бара сохранился оригинальный.
Он быстро заморгал.
— Я могу сводить вас туда, — объявил квадратный мужчина в сюртуке.
Он был пьян и смотрел на ноги Эйприл.
— Успокойся, Роджер. Возьми себя в руки.
Харольд произнес последние слова довольно-таки раздраженно, после чего повел Эйприл дальше, туда, где сидели четыре дамы.
Взяв гостью за плечи жирными пальцами, Харольд заговорщическим тоном зашептал ей в ухо:
— Возможно, с первого взгляда Алиса покажется вам немного странной, но, уверен, вы со мной согласитесь, это зачастую совсем не плохо. Ей уже за девяносто. С ней действительно стоит познакомиться. Мы дорожим ее обществом. Понимаете, из всех нас она одна лично встречалась с Хессеном.
Эйприл вздрогнула, на мгновение стряхнув с себя оцепенение:
— Встречалась с ним?
Харольд довольно улыбнулся. Его огромные водянистые глаза плыли за увеличивающими линзами очков.
— Если точнее, была с ним знакома в тридцатые. В то время, когда гений выходил из периода «Сцен после смерти», насколько мы смогли установить. Однако ее память… Н-да… Не то, что раньше.
Эйприл вспомнила, что Майлз в своей книге писал, насколько трудным периодом был для Хессена конец тридцатых годов. В 1937-м он посетил Германию в надежде, что его примут как героя Третьего рейха, восхитившись тем, как он пропагандирует фашистские идеи в своем «Вихре». Однако к тому времени Гитлеру уже наскучили туманный мистицизм и культы, изначально вдохновлявшие национал-социалистов. Тогда низшие чины нацистов не только отвергли работы Хессена и его теорию живописи из-за все усиливавшихся в его творчестве тенденций к абстракционизму и сюрреализму, но еще и отказали ему в приеме в ряды СС. Как нередко случается с людьми, которые привыкли наживать скорее врагов, чем друзей, Хессен неверно оценил значимость своих трудов.
Художник вернулся на родину, сгорая от бешенства и оплакивая предательство немцев, и сейчас же угодил в тюрьму за свои политические взгляды, вскоре после того, как Британия вступила в войну. Он просидел за решеткой до 1945 года.
— Мы подозреваем, что Алиса встречалась с ним, когда он вышел из тюрьмы, но очень недолго. — Харольд ухмыльнулся и подмигнул, явно стремясь подчеркнуть важность последнего утверждения.
У Хессена не было ни привилегий и связей Освальда Мосли, ни достижений Эзры Паунда, чтобы восстановить репутацию и оправиться от бесчестья, какое ожидало его после войны. Майлз Батлер предполагал, что именно по этой причине Хессен спрятался от всех в Найтсбридже. Ведь даже Мосли к тому времени совершенно отдалился от Хессена, считая его «декадентом и нездоровым в умственном отношении». Только оккультист и путешественник Элиот Колдуэлл нахваливал его картины в пятидесятые за связь с «невидимым миром», и лишь в конце семидесятых кое-кто из критиков вновь проявил интерес к уцелевшим работам. Если бы не «Друзья Феликса Хессена», не их помпезный сайт и сомнительные публикации, выходившие ограниченным тиражом, то имя художника было бы вовсе забыто. Эйприл все это казалось жалким и гнетущим: наследие Хессена, его поклонники, его творчество. Если бы не его влияние на жизнь бабушки, Эйприл не стала бы тратить на гения ни минуты своего времени; она уже сильно сожалела, что пришла на это нелепейшее собрание. Пятничный вечер в Лондоне можно провести куда интереснее.