— Четыре из тринадцати, — заметил я, сворачивая к дому. — Неплохо. Но для реальной работы маловато.
Она свирепо посмотрела на бусы и устало провела рукой по лбу.
— Вчера вечером у меня получилось шесть.
— Что ж, продолжай упражняться, — посоветовал я. — Это развивает концентрацию, ясность и волю.
— И что все это значит? — почти в отчаянии спросила Молли.
— Только то, что тебе есть еще над чем поработать.
Она со вздохом вылезла из машины, недовольно косясь на родительский дом. На самом деле вид его очень даже радует глаз: выбеленный штакетник изгороди, и вообще все этакое, уютное, загородное, несмотря на окружающий нас город.
— Вы это не слишком хорошо объяснили.
— Возможно, — кивнул я. — А возможно, это ты не слишком старалась.
Она испепелила меня взглядом, с видимым усилием удержалась от возмущенного ответа и раздражено тряхнула головой.
— Да, и простите. Ну, за ту дурацкую завесу, когда я за вами пошла. Я не думала, что выйдет так невежливо.
— Это ничего. Я сам бывал в твоей шкуре. Никто не ожидает от тебя только идеального поведения, детка.
Она слабо улыбнулась.
— Но то, что вышло сегодня…
— Что вышло, то вышло, — сказал я. — Ну, и потом, не так уж плохо и вышло. Не уверен, что мне удалось бы прочитать что-либо по этой жертве — во всяком случае, так, как получилось у тебя.
Она чуть приободрилась.
— Правда?
Я кивнул.
— То, что ты узнала, может сильно нам помочь. Ты хорошо поработала. Спасибо.
Она, можно сказать, просияла. Раз или два после подобных комплиментов она сияла буквально — прямо-таки светилась; впрочем, дайте нам месяц-другой, и мы научимся с этим справляться. Она одарила меня улыбкой, делавшей ее еще младше, чем она была на самом деле, вспорхнула на крыльцо и скрылась в доме.
Скрылась, оставив меня наедине с чертовой уймой страниц с описаниями мертвых женщин. Рыться в них мне хотелось не больше, чем, скажем, сунуть свои мужские достоинства в измельчитель радиоактивной древесины.
Я вздохнул. Избежать этой работы я не мог, но мог заниматься ею, держа в руке стакан чего-нибудь укрепляющего.
Поэтому я отправился к МакЭнелли.
Кабак МакЭнелли — именно кабак, а не какой-нибудь там бар — одно из немногих мест в Чикаго, в которых тусуется почти исключительно оккультная публика. Вывески над входом у него нет как таковой. Чтобы попасть в него, надо спуститься с улицы на пол-этажа вниз и войти в ничем не примечательную дверь. Интерьер его составляют низкие потолки, изогнутая в плане барная стойка и расставленные на первый взгляд как попало резные деревянные колонны. Каким-то непостижимым образом Маку удается поддерживать в своем заведении более-менее стабильное электроснабжение — задача сложная с учетом всевозможных тусующихся здесь потусторонних личностей. Отчасти, должно быть, потому что полноценных чародеев вроде меня, разрушительно влияющих на любую технику, сюда захаживало не так и много, но отчасти и оттого, что сам он тоже прилагает к этому изрядные усилия. Электрического освещения у него, правда, нет — слишком уж накладно выходит все время менять лампочки — но вентиляторы под потолком исправно крутятся, и телефон тоже работает.
На стене у двери красуется деревянная доска с надписью: НЕЙТРАЛЬНАЯ ТЕРРИТОРИЯ. Это означает, что Мак — в соответствии с Неписаными Законами, выполняющими в сверхъестественном мире роль этакой Женевской Конвенции — объявил свое заведение свободным от любых военных действий. То есть, любому представителю признающих эти Законы рас и наций гарантирован свободный вход в кабак и безопасность в его стенах. Конечно, эти взаимные обязательства враждующих сторон — всего лишь слова, но в сверхъестественном мире клятвы, пусть даже словесные, обладают почти физической силой. В общем, в результате этого в Чикаго есть место, где можно переговорить с нужным человеком, не опасаясь подвоха и даже не без удовольствия.
С другой стороны это означало, что, зайдя к Маку, ты рискуешь оказаться не в самой приятной компании.
Лично я всегда сажусь здесь спиной к закопченной стене.
Время близилось к вечеру, так что и народу здесь было больше обычного. Только два из тринадцати столов оставались свободными. Я выбрал тот, что располагался дальше от входа, и бросил на него бумаги и куртку.
Потом, сдерживая острое желание пригнуться под каждым из вращающихся слишком низко для моего роста вентиляторов, прошел к стойке и кивнул Маку.
Мак — худощавый тип, роста чуть выше среднего и с гладко выбритой головой. Лет ему на вид где-то от тридцати до пятидесяти. Одет он обычно в джинсы, белую рубаху и белый фартук — заметьте, без единого пятнышка, несмотря на топящуюся дровяную плиту и скворчащие на ней сковороды.
— Мак, — сказал я ему. — Дай-ка мне пива.
Мак выставил на стойку бутылку темного стекла с пивом собственного приготовления. Я откупорил ее, выпил почти что залпом и вернул ему пустую бутылку вместе с двадцаткой.
— Продолжай в том же духе.
Мак удивленно хмыкнул, и брови его поползли вверх.
— И не спрашивай, — сказал я.
Он скрестил руки на груди и кивнул.
— Ключи.
Секунду я свирепо смотрел на него; впрочем, злость моя была напускной, и он прекрасно понимал это. Я достал из кармана ключи от Жучка и выложил их на стойку.
Мак дал мне еще бутылку, и я вернулся за столик, отхлебывая пиво на ходу. Когда я, обогнув изваянную в виде деревянного исполина, отбивающегося от доходивших ему до колен рыцарей-фэйре, колонну, подошел к столу, пиво в бутылке почти кончилось.
В нормальном состоянии я редко пью его вот так. Мне следовало бы вести себя осторожнее, но мне отчаянно не хотелось лезть во все эти бумаги трезвым. Я надеялся, вдруг вся гадость, в которой мне придется рыться, оставит в оглушенном алкоголем мозгу лишь слабый отпечаток.
Я уселся и принялся читать все, что дал мне Баттерс об убитых женщинах, делая довольно частые перерывы для новых порций пива. Я читал слова, ощущая в себе какую-то странную черноту. Я читал их и даже понимал, но смысл их казался мне не слишком значимым. Слова проваливались в меня как камешки в глубокий колодец: оставляя за собой легкую рябь и ничего больше.
Мне показалось, двоих убитых я знал, хотя и не по имени. Вполне возможно, я встречался с ними — может, даже здесь, у МакЭнелли. Других я не узнал; впрочем, я не претендую на знакомство со всеми членами нашего сообщества.
Я сделал перерыв на несколько минут и выпил еще пива. Мне ужасно не хотелось продолжать. Не хотелось видеть ничего из написанного. Мне вообще не хотелось иметь к этому никакого отношения. Я и без того нагляделся за свою жизнь на искалеченных и убитых людей. Я видел слишком много убитых женщин. Больше всего мне хотелось сжечь эти чертовы бумаги, выйти на улицу и идти куда угодно, только бы подальше отсюда.