— Он мертв, — успокоил я ее.
— Я знаю. Я ведь как ты своими глазами видела, как он погиб. Но я так боялась… — она тряхнула головой. — Потому я и сбежала к Летним. Просто сбежала. Потому что сил моих не было это терпеть.
— Потому ты и занялась этим, вернувшись в мир? — спросил я. — Борешься со своим прошлым?
— Пришлось, — ответила она, и голос ее окреп немного. — Надоело бояться всего на свете, год за годом. Я боялась толпы, боялась замкнутых пространств, открытых пространств, высоты… Ночные кошмары. Паранойя. Господи, порой мне кажется, на свете не осталось фобий, какими бы я не страдала.
То, что она описывала, не редкость: примерно это испытывают те, чей разум силой подчинялся воле чужого разума. С помощью магии не так сложно залезть в чью-нибудь чужую голову — беда в том, что если вы попытаетесь перестроить ее по своему вкусу, это не может не нанести ущерба психике ее обладателя. В лучшем случае это приведет к мнительности и фобиям; в худшем — к полнейшему расстройству или помешательству.
Ну, и даже без магических аспектов, нельзя забывать об эмоциональном потрясении. В один-единственный вечер Элейн лишилась практически всего: друга, приемного отца, крова.
Кстати, о доме: утрата его для сироты — совсем не то же, что для большинства других. Кто-кто, а я это знаю. Подобно мне, детство Элейн прошло в переездах из одного детского дома в другой. Подобно мне, настоящий дом, человек, ставший для нее отцом, означали сбывшуюся самую сокровенную мечту. Утрата этого причинила чудовищную боль и мне, а ведь в мою голову Джастину запустить свои когти не удалось. Элейн эти события не могли не причинить на порядок больше боли и психологических травм.
— Я позволила страху править собой, и он пустил корни и пошел в рост. Я не могла оставаться в стороне, Гарри. Я же знаю, как изменить положение дел — значит, я должна воспользоваться этим своим умением. А если бы я не сделала этого, я навсегда осталась бы орудием ДюМорна. Мелким, перепуганным орудием, — она передернула плечами. — Я больше никому не позволю решать за меня, как мне жить. Не могу, и все тут. И в стороне стоять, ничего не делая, тоже не могу. И ни капельки об этом не жалею. И будь я проклята, если буду извиняться за это перед кем-либо — ни перед тобой, ни перед любым другим.
Я только хмыкнул.
— Чего? — спросила она.
— Мне кажется, я понял тебя.
— И что, готов и дальше работать со мной?
Я сжал ее пальцы чуть сильнее.
— Конечно.
Напряжение, сковывавшее ее плечи, спало немного, и она сжала мои пальцы в ответ.
— Теперь моя очередь, — сказала она.
— Твоя? Очередь?
Она кивнула.
— Ты узнал убийцу на фото.
— Чего? — возмутился я. — Ничего подобного.
Она закатила глаза.
— Ну же, Гарри. Это же я.
Я вздохнул.
— Ну, да.
— Кто это? — спросила она.
— Томас Рейт. Из Белой Коллегии.
— Откуда ты его знаешь?
— Он… — очень немногим известно, что Томас мой брат. Для нас обоих гораздо безопаснее, чтобы так оставалось и дальше. — Он мой друг. Я ему доверяю.
— Доверяешь, — тихо заметила Элейн. — Я правильно расслышала, ты произнес это в настоящем времени?
— Томас никому не причиняет вреда, — сказал я.
— Он вампир, Гарри. Он причиняет вред каждый раз, как кормится на ком-то.
Черт, в последнее время он кормился весьма неплохо…
— Я знаю Томаса, — настаивал я. — Он не убийца.
Элейн нахмурилась.
— Обманутое доверие причиняет боль, Гарри. Поверь мне, уж я-то знаю.
— У нас нет ни одного доказательства того, что за убийствами стоит Томас, — заявил я. — Их может совершать кто-то другой, и этот кто-то может маскироваться под Томаса. Ты ведь знаешь, на свете полным-полно тварей, меняющих облик и, следовательно, способных на такое.
— Такое вероятно, но не более того, — возразила Элейн, кивнув в сторону лежавших на торпедо фотографий. — Как правило, самое простое объяснение является и единственно верным.
— Рано или поздно, — вздохнул я, — мне попадется дело, в котором все будет просто и ясно. Вот только не думаю, что нынешнее дело из таких.
Элейн медленно перевела дух, внимательно вглядываясь в мое лицо.
— Ты переживаешь за него.
Что смысла отрицать очевидное?
— Угу.
— Он тебе тоже доверяет?
— Угу.
— Тогда почему он сам тебе ничего не объяснил? Почему не связался с тобой?
— Не знаю. Знаю только, что убийца — не он.
Она медленно кивнула.
— Но вот он, рядом с Оливией.
— Угу.
— Тогда, мне кажется, ты согласишься со мной в том, что нам необходимо найти его.
— Угу.
— Ты можешь это сделать?
— Могу.
— Раз так, поехали, — сказала она, щелкнув замком ремня безопасности. — Отыщем его и поговорим. Постараюсь держаться непредвзято, — она посмотрела на меня. — Но если окажется, что это он, Гарри, его надо остановить, и я надеюсь, ты поможешь мне в этом.
— Если окажется, что это он, — буркнул я, — он сам захочет от меня этого.
Я уже не первый год работаю детективом в Чикаго, так что могу утверждать: чаще других дел вам приходится искать потерянные вещи. Первое свое поисковое заклятие я сложил для того, чтобы искать ключи от дома, которые имел обыкновение терять, когда мне было четырнадцать. С тех пор я использовал его не одну тысячу раз. Иногда с его помощью находились такие вещи, которых я с радостью не находил бы никогда. Еще чаще я попадал с его помощью в неприятности.
На этот раз я почти не сомневался в том, что найду и то, и другое.
Я мог бы использовать для поиска Томаса свою кровь, а мог свой серебряный амулет-пентаграмму. Тот, что дала мне в свое время мать — и похожий был от нее у Томаса. Я знал, что он, как и я, почти никогда не снимает его, так что если только кто-то не отобрал его, он висит у него на шее.
Поэтому я в очередной раз сложил заклятие, повесил амулет болтаться под зеркалом заднего вида и вырулил на улицу. Амулет чуть отклонился на цепочке от вертикали, словно легкое магнитное поле притягивало его к другому, Томасову амулету. Я вел машину, следя за амулетом — не самое легкое занятие, поскольку заклятие не принимало в расчет ни направления чикагских улиц, ни пробок, но я проделывал это далеко не в первый раз, так что Голубой Жучок медленно, но верно продвигался в нужном направлении.