Я отвернулся от ледника. Ласкиэль стояла перед моим потухшим камином, сложив руки на груди, и хмуро глядела куда-то в золу. На ней был обычный белый хитон, только волосы у нее растрепались немного сильнее обычного. Я спал неважно — возможно, и она тоже.
— Почему ты спрашиваешь, — удивился я.
Она пожала плечами.
— Мне кажется, она уже утвердилась в своих взглядах на мир. Она без уважения относится к чужой мудрости, предпочитая собственные спорные суждения. Она игнорирует чужие чаяния, даже их волю, замещая их своими.
— Она поступила так только раз, — вполголоса возразил я. — Ну, если говорить формально, два раза. Возможно, ей впервые пришлось делать серьезный выбор, и она сделала его неверно. Но из этого не следует, что она должна повторять это снова и снова.
Последовало молчание. Я соорудил себе сандвич с холодной индюшатиной, насыпал в тарелку хрустиков и добавил к этому банку колы: завтрак для чемпиона. Во всяком случае, я на это надеялся.
— Ну, — произнес я. — Что ты думаешь о моем плане?
— Я думаю, у твоих врагов чуть больше шансов убить тебя, чем у твоих союзников, хозяин мой. Ты безумец.
— Это из тех вещей, которые делают жизнь интереснее, — заметил я.
На губах ее заиграла легкая улыбка.
— Я изучаю смертных тысячелетиями, хозяин мой. Мало кто из них скучал так сильно.
— Ты бы видела, какие операции я задумывал за пару лет до твоего появления. По сравнению с ними сегодняшний просто песня. Гениальная причем, — молока в леднике не оказалось, а до такого, чтобы наливать в сухой завтрак колу, я еще не опустился. Это было бы странно. Я прожевал хрусты всухую, запивая каждый глоток колой. Потом покосился на Ласкиэль.
— Я изменился, — сообщил я.
Последовало молчание, прерывая только хрустом овсяных, или пшеничных, или из чего они их там делают колечек. Я знал, что это полезно для сердца, и для уровня холестерина, и для цветов, щенков и маленьких детей. На коробке так написано.
Падший ангел заговорил минуты через две — тихо и убийственно горько.
— У нее была свобода выбора. Вот она и выбрала. Вот такова она и есть.
— Нет. Она такова, как она поступает, — тихо возразил я. — Она могла выбрать другой путь. Она могла снова вернуться к черной магии, — я откусил от сандвича. — Или она могла игнорировать выбор. Сделать вид, будто его нет. Или сделать вид, будто у нее нет выбора, когда на самом деле делала выбор. Это просто другой способ выбирать.
Ласкиэль бросила на меня очень пристальный взгляд. Тени на ее лице легли глубже, словно в комнате стемнело.
— Обо мне мы не говорим.
Я сделал глоток колы.
— Я знаю, — мягко произнес я. — Мы говорим о Молли.
— Да, — кивнула она. — У меня есть цель. Миссия. Это не изменилось, — она отвернулась от меня, и тени вокруг нее сгустились. Она начала растворяться в них. — Я не меняюсь.
— Да, кстати, — заметил я. — Одна моя знакомая убеждает меня в том, что за последнюю пару лет у меня развился комплекс беспричинной злобы. Возможно, под влиянием… ну, мало ли кого.
Падший ангел повернул голову. Я заметил это только потому, что ее прекрасный профиль оставался чуть светлее сгустившейся вокруг него теней.
— Я думал, может, ты знаешь, — сказал я. — Скажи.
— Я уже говорила тебе, хозяин мой, — произнесла тень. — С тобой гораздо проще разговаривать, когда ты спишь.
Черт. В контексте разговора это звучало довольно зловеще. У каждого в характере есть стороны, которые надо держать в узде. Это то слабое, но явственно ощутимое желание перемахнуть через край, когда ты смотришь вниз с крыши высокого здания. Это мгновенная вспышка гнева, когда тебя подрезают, и ты испытываешь желание врезать своим капотом в багажник этого ублюдка. Это вспышка страха, когда что-то застает тебя врасплох в темноте, и твое тело разрывается между стремлениями драться или спасаться бегством. Можно называть это подсознанием, рефлексом, да как угодно: я не обижусь. Но это есть, и это есть у каждого.
У меня такого было в достатке даже до появления Ласкиэли.
Я же сказал: зловеще.
Падший ангел повернулся, чтобы исчезнуть — возможно, потому, что последнее слово осталось за ним. Жутковатое слово.
Я выставил вперед руку и усилием воли остановил ее. В конце концов, эта Ласкиэль существовала только в моих мыслях.
— Моя голова, — напомнил я ей. — Мои правила. Мы еще не договорили.
Она повернулась ко мне лицом, и глаза ее вдруг вспыхнули янтарно-алыми искрами Адского Огня. Собственно, только одни одни и виднелись в черноте.
— Смотри-ка, — произнес я. — Дело вот в чем. Мой внутренний злой двойник может обладать кучей свойств, которые я не могу позволить. Но он не кто-то чужой. Он — я.
— Да. Он. Полон злобы. Полон жажды власти. Полон ненависти, — она улыбнулась, блеснув острыми белоснежными зубами. — Он просто не обманывается на свой счет.
— Я не обманываюсь, — возразил я. — Злость — это просто злость. Она не хорошая. Она не плохая. Она просто есть. Важно то, что ты с ней делаешь. Как и со всем другим. С ее помощью можно созидать, а можно разрушать. Нужно только выбрать.
— Созидательная злость, — саркастически хмыкнула Ласкиэль.
— Известная также как страсть, — негромко напомнил я. — Страсть сбрасывала тиранов и освобождала рабов и узников. Страсть приносила правосудие туда, где царила дикость. Страсть пробуждала волю к свободе там, где не было ничего, кроме страха. Страсть помогала душам пробудиться от их жалкой жизни и строить что-то лучше, сильнее, прекраснее.
Ласкиэль прищурилась.
— И, кстати, — так же тихо добавил я, — такие вещи вообще невозможно делать без страсти. Злость всего одна из вещей, которые помогают создавать их — если она управляемая.
— Если бы ты в это по-настоящему верил, — заметила Ласкиэль, — у тебя бы не было приступов неконтролируемой злобы.
— Я разве говорил, что я идеален? — фыркнул я. — Множество людей ни разу в жизни даже не задумывались над тем, как управлять своей злостью. Я занимаюсь этим дольше некоторых и лучше некоторых, но не тешу себя надеждой на то, что я святой, — я пожал плечами. — Многое из того, что я вижу, злит меня. Это одна из причин, по которым я решил посвятить жизнь тому, чтобы что-то с этим поделать.
— Как ты благороден, — мурлыкнула она, добавив в свой голос еще сарказма. Что ж, пора было брать в руки метлу.
— Я просто использую злость для того, чтобы уничтожить вещи, причиняющие людям боль, а не для того, чтобы позволить ей брать надо мной верх, — сказал я. — Можешь говорить о моем подсознании все, что хочешь. Но на твоем месте я бы осторожнее подкармливал сидящего во мне Халка. Ты можешь своими руками сделать меня гораздо лучшим человеком — как только я разберусь с ним. Как знать, может, ты даже превратишь меня в святого. Ну, не в святого, а в кого-то, очень к нему близкого.