— Ты боишься, Стил?

Старый фримен едва слышно шепнул в ответ: — Да.

— Ты мой друг, и тебе нечего бояться меня, — произнес Пауль.

Стилгар глотнул.

— Да, милорд.

— Алия, аудиенцию даешь ты, — распорядился Пауль. — Стилгар, командуй.

Возле огромных дверей послышался шум. Толпу вытеснили из полутемного зала, чтобы вошли официальные лица. Все происходило своим чередом: домашняя стража локтями расталкивала просителей, облаченных в яркие одеяния, а просители пытались протолкнуться поближе, кричали, ругались, размахивали прошениями. На расчищенное стражей пространство вышел распорядитель. В пуках его был перечень избранных, тех, кому разрешено предать перед престолом. Распорядитель — жилистый фримен по имени Текрубе — держался с усталым и несколько ироничным видом, гордо задирая бритую голову с кустистыми бакенбардами.

Алия двинулась к нему, давая возможность Паулю и Чани скрыться через коридор за возвышением. Подметив испытующий взгляд, который он метнул в спину Пауля, она подавила секундное недоверие к Текрубе.

— Сегодня я говорю за брата, — объявила она. — Пусть просители подходят по одному.

— Да, госпожа, — отвечал тот и начал распоряжаться.

— Я помню такое время, когда ты не могла обмануться в намерениях своего брата, — проговорил Стилгар.

— Меня отвлекли, — отвечала она. — В тебе что-то вдруг так странно и драматически переменилось. Что случилось, Стил?

Стилгар подобрался. Конечно, переменилось… но странно и драматически? Подобная точка зрения ему даже не приходила в голову. Драма — ведь вещь сомнительная. Драмы разыгрывают заезжие актеры, люди сомнительной преданности и еще более сомнительной добродетели. Враги империи вечно с драматическим усердием пытаются соблазнить ее население. Корба оставил фрименскую добродетель и развел драму в своем Квизарате. И он умрет за это.

— Какая-то извращенная мысль, — проговорил Стилгар. — Или ты не доверяешь мне?

Расстроенный голос его смягчил выражение на лице Алие, но не тон.

— Тебе известно, что это не так. Я всегда была согласна с братом: если дело попало в руки Стилгара, мы можем спокойно забыть все обстоятельства этого дела.

— Почему же ты говоришь, что я… изменился?

— Ты сделал первый шаг на пути неповиновения брату, — отвечала она. — Я вижу это на лице твоем. И надеюсь, что твое ослушание не погубит вас обоих.

К ней уже приближался первый из ходатаев и просителей. Она отвернулась прежде, чем Стилгар успел ей ответить. Впрочем, на лице его читалось все то, о чем писала ей мать. Мораль и совесть уступали место Закону.

Вы создаете смертельно опасный парадокс, — вспомнилось Алие.

~ ~ ~

Тибана писал апологии сократического христианства, он был, вероятно, уроженцем Анбуса IV и жил в восьмом-девятом веке до воцарения Дома Коррино, скорее всего во второе правление Даламака. Сохранилась лишь малая часть написанного им, откуда и взята эта фраза: «Сердца всех людей обитают в одних и тех же джунглях».

Ирулан, из «Книги Дюны»

— Ты — Биджас, — произнес гхола, вступая в крохотную каморку, где карлика содержали под стражей. — Меня зовут Хейт.

За гхолой следовал целый отряд дворцовой стражи: вечерняя смена караула. Пока они пересекали внутренний двор, порыв ветра принес песок, он жалил лица, заставлял прикрывать глаза и торопиться. Было слышно, как снаружи в коридоре они обмениваются шутками, обычно сопровождающими ритуал смены часовых.

— Ты не Хейт, — отвечал карлик. — Ты — Дункан Айдахо. Я видел, как твою мертвую плоть погружали в бак и как извлекали из него тебя — живого и готового для обучения.

Гхола глотнул, горло его вдруг пересохло. Яркие шары плавающих ламп словно тускнели здесь, на фоне зеленых гобеленов. Но на лбу карлика были заметны капли пота. В нем чувствовалась странная целостность, словно бы проступало сквозь кожу предназначение, заложенное в него тлейлаксу. Под маской труса и болтуна угадывалась сила.

— Муад'Диб поручил мне выяснить у тебя, что намереваются здесь сделать тлейлаксу с твоей помощью, — произнес Хейт.

— Тлейлаксу, тлейлаксу, — запел карлик, — я и есть тлейлаксу, дурень ты этакий! Кстати, и ты тоже.

Хейт глядел на карлика. А Биджас, казалось, светился харизматической бодростью, заставлявшей наблюдателя вспоминать о древних идолах.

— Слышишь голоса стражи? — спросил Хейт. — Они охотно удавят тебя по моему приказу.

— Хай! Хай! — воскликнул Биджас. — Экий заносчивый дуралей, а еще говоришь, что явился искать истину.

Хейт вдруг ощутил, что ему вовсе не нравится внутренняя невозмутимость, проступавшая на лице карлика.

— Быть может, я ищу всего лишь свое будущее.

— Неплохо сказано, — отвечал Биджас. — Теперь мы знаем друг друга. Когда встречаются два вора, их можно не представлять друг другу. Значит, мы с тобой воры? — переспросил Хейт. — И что же мы крадем?

— Мы не воры — мы игральные кости, — отвечал Биджас, — и ты хочешь подсчитать числа, нанесенные на моих гранях. А я — на твоих. И что я вижу? У тебя два лица.

— Ты и в самом деле видел меня в баках тлейлаксу? — преодолев странную нерешительность, спросил Хейт.

— Я же сказал, — отозвался карлик и вскочил на ноги. — Нам пришлось побороться за тебя — с тобой. Плоть не хотела возвращаться назад!

Хейту вдруг показалось, что он очутился в кошмарном сне, привидевшимся вовсе не ему самому и не ему подвластном, но если он вдруг забудет про это, — неминуемо затеряется в закоулках чужого ума.

Биджас с хитрым выражением на лице склонил голову набок, обошел вокруг гхолы, глядя на него снизу вверх.

— Когда ты волнуешься, в тебе проступают былые черты, — проговорил Биджас. — Ты — тот самый преследователь, который не хочет догонять свою жертву.

— Ну а ты — оружие, нацеленное в Муад'Диба, — отвечал Хейт, поворачиваясь, чтобы уследить за карликом. — Что ты задумал?

— Ничего! — отвечал Биджас, вдруг остановившись. — Вот тебе простой ответ на несложный вопрос.

— Или ты метишь в Алию, — спросил Хейт, — не так ли?

— Во Вселенной повсюду ее зовут Хоут, Чудовищной Рыбой. Но почему это я ощущаю, как вскипает твоя кровь, когда ты говоришь про нее?

— Так значит, они зовут ее Хоут… — протянул гхола, пытаясь что-нибудь прочесть в чертах лица Биджаса. Странными были речи карлика.

— Она шлюха-девственница, — продолжал Биджас, — она остроумна, вульгарна и понятна, несмотря на ужасающие глубины ее существа; она жестока в своей доброте, бездумна и мудра, созидая, она несет разрушения, подобно кориолисовой буре.