— Нас видели, — прошептала Ганима, наклонившись к брату.
— Охрана?
— Нет, другие, — ответила девочка.
— Хорошо.
— Нам надо быстрее двигаться, — сказала Ганима.
Лето выразил свое согласие действием: он быстро направился через сад от скал. В голове билась мысль отца: В Пустыне надо двигаться, иначе погибнешь. Вдалеке на фоне песков вырисовывался Спутник, напоминание о вечной подвижности. Скалы лежали на песке, полные величавой статичности и загадочности, уменьшаясь с каждым годом под ударами песчаных бурь. Скоро и Спутник превратится в песок.
Приблизившись к каналу, брат и сестра услышали музыку, доносившуюся с башни над воротами сиетча. Играл фрименский оркестр традиционного состава: двухклапанная флейта, тамбурины и тимпаны — огромные барабаны из пластика, обтянутые на одном конце кожей. Никто никогда не интересовался, с какого животного умудрились содрать столько кожи.
Стилгар вспомнит, что я говорил ему у расщелины Спутника, подумал Лето. Он пойдет в темноте, когда будет уже поздно, и все поймет.
Тем временем дети подошли к каналу, проскользнули в открытую трубу и взобрались по лестнице на служебную галерею. В трубе канала было темно, сыро и холодно, слышались всплески от ударов хвоста хищной рыбы. Любая песчаная форель, вздумавшая стащить воду из канала, немедленно подвергнется атаке рыбы. Людям тоже было не вредно поберечься рыбы.
— Осторожно, — предупредил сестру Лето, ступив на скользкий настил галереи. Его память была полна воспоминаний о событиях, никогда не происходивших с его собственной плотью. Ганима следовала за братом.
Подойдя к концу трубы, они сбросили защитные костюмы и надели новые присланные Коррино одежды. Старую фрименскую одежду они оставили на месте и взобрались в другую инспекционную трубу, преодолели дюну и спустились с противоположного склона. Скрытые от сиетча дюной, они вытащили из корзинок пистолеты, ножи и накинули на плечи фримпакеты. Музыка затихла.
Лето встал и направился по долине между дюнами.
Ганима старалась не отстать, двигаясь за братом и спотыкаясь с непривычки в зыбком песке.
Прячась за гребнями дюн, они часть пути преодолевали ползком и часто оглядывались, опасаясь погони. За все время пути им не встретился ни один охотник. Дети пришли к скалам.
В тени скал они обошли Спутник и взошли на наблюдательную вышку. Краски бледа тускнели в сумерках. Темнеющий воздух был кристально хрупок. Ландшафт, расстилавшийся перед их глазами, не знал жалости и нигде не кончался — в нем не было намека на сомнение. Глазу не на чем было задержаться в этой огромности.
Вот он, горизонт вечности, подумал Лето.
Ганима подобралась к брату. Скоро последует нападение, подумала она. Она прислушивалась к доносившимся звукам, все ее тело, казалось, состояло теперь из органов чувств.
Лето был предельно собран. Он понимал, что сейчас наступила кульминация всего того, чему были научены люди, населявшие его память. В этой глуши жизнь зависит от восприятия и только от него. Жизнь становится хранилищем восприятий, каждое из которых служит непосредственно выживанию.
Ганима взобралась на скалу и через расселину взглянула на путь, который они с Лето преодолели. Надежность и безопасность сиетча остались в каком-то другом измерении времени, казалось, что они ушли оттуда вечность тому назад. Из земли поднимались массивы темных скал, контрастно выделявшихся на фоне коричневато-пурпурной почвы. Пыльный горизонт серебрился в лучах закатного солнца. Никаких преследователей не было пока видно. Ганима вернулась к Лето.
— Это будет хищный зверь, — сказал он. — Таковы мои логические расчеты.
— Ты слишком рано их закончил, — ответила Ганима. — Будет не один зверь. Дом Коррино никогда не складывает свои надежды в один мешок.
Лето согласно кивнул.
Его сознанию вдруг стало очень тяжело от того множества жизней, которые теснились там вследствие его несхожести с другими. Все эти жизни принадлежали ему еще до рождения. Он был насыщен жизнью и был бы рад избавиться от собственного перегруженного сознания. Внутренний мир был хищным зверем, способным пожрать своего обладателя.
Охваченный беспокойством, он взобрался к расселине, от которой только что спустилась Ганима, и посмотрел на скалы сиетча. Там, вдалеке, линия канала делила мир между жизнью и смертью. На краю оазиса виднелись верблюжий шалфей, луковая трава, гобийская перистая трава и дикая люцерна. В последних отблесках заката было видно, как птицы из поднебесья падали в заросли люцерны в поисках пищи. Ветер поднял пыль и мелкий песок и погнал эту тучу на абрикосовый сад. Это движение тени овладело сознанием Лето, внутри этих теней он разглядел скрытые текучие, изменчивые формы, открывшие в небе серебристую радугу на затянутом пылью небе.
Что же здесь будет происходить? — мысленно спросил себя Лето.
Он понял, что это будет либо смерть, либо игра со смертью, причем объектом охоты будет он сам. Ганима вернется в сиетч, веря в реальность смерти брата, либо под воздействием гипнотической компульсии искренне думая, что он действительно убит.
Неизведанность этого места не давала Лето покоя. Он подумал о том, как легко поддаться искушениям предзнания, рискнуть и запустить сознание по пути абсолютного знания будущего. Видение его сна было, однако, достаточно дурным. Но мальчик знал, что на более подробное видение он не решится.
Он вернулся к Ганиме.
— Пока никого не видно, — сказал он.
— Звери, которых они натравят на нас, должны быть большими, — сказала Ганима. — Возможно, мы сумеем увидеть их заранее.
— Да, если они не придут глубокой ночью.
— Скоро совсем стемнеет, — сказала она.
— Да, и нам пора перейти в наше место, — он указал рукой на скалу слева, в базальтовом основании которой песок и ветер образовали маленькое отверстие. Оно было достаточно большим, чтобы в нем поместились дети, но слишком малым для того, чтобы в него протиснулся крупный зверь. Лето не хотел идти туда, но чувствовал, что это необходимо. Именно это место он указал Стилгару.
— Они могут убить нас, — сказал Лето.
— Нам придется положиться на случай, — ответила Ганима. — Это наш долг перед отцом.
— Не спорю.
Мы на верном пути и поступаем правильно, подумал он при этом. Но Лето понимал, что самое опасное в нашем мире — это быть правым. Их с сестрой выживание зависело сейчас всецело от быстроты и физической тренированности, а также понимания своих ограничений в каждый данный момент. Фрименский обычай был лучшим вооружением, а знания Бене Гессерит — той силой, которая придавала запас энергии. Они мыслили и действовали сейчас, как ветераны войска Атрейдесов, не имеющие никакой защиты, кроме фрименского упорства и закалки, которые никак не вязались с их детским обличьем и нарядом.