Да, эти отверстия в защитном экране были проделаны совсем недавно.
Тормса исчез в отверстии.
В этот момент перед внутренним взором Дункана словно повернули выключатель. Появились новые яркие воспоминания. Вот он в библиотеке дворца-невидимки вместе с Тегом. Проектор показывает одно за другим изображения современной панорамы Исаи. Сама идея современного приобрела странный оттенок. Да, Баронию можно было считать современным городом, но по меркам давно ушедшей древности. Вся цивилизация была основана на применении подвесок. Их применяли для транспортировки высоко над землей материалов и людей. Управлялись подвески с помощью лучей. Не было никаких наземных входов, все они располагались на верхних этажах зданий. Все это Дункан рассказал Тегу.
На плане было ясно видно, что в городе каждый квадратный метр вертикальной и горизонтальной плоскости был использован с величайшей экономией. Управляемые лучами движущиеся подвесные экипажи требовали только приемного помещения и боковых коридоров для приема транспортных средств.
Тег не соглашался с этим.
— Идеальная форма должна быть трубчатой с плоскими крышами для посадки орнитоптеров.
— Харконнены предпочитали плоские поверхности и прямые углы.
Это была правда.
Дункан помнил старую Баронию с устрашающей ясностью. Траки подвесных путей пронизывали город насквозь под всевозможными углами в разных направлениях. Если не считать прямоугольного градостроительного каприза Харконненов, другим законом жизни было следующее: максимум плотности населения при минимуме материальных затрат.
— Плоская крыша была единственным местом, по-настоящему приспособленным для жилья! — Он помнил, что говорил это и Тегу, и Луцилле.
Там наверху располагались роскошные квартиры, охранные посты, посадочные площадки для орнитоптеров и парки. Люди, жившие наверху, могли забыть о массе живой человеческой плоти, которая копошилась на нижних этажах непосредственно под ними. Снизу не. проникали ни запахи, ни звуки. Персонал, работавший на верхних этажах, прежде чем попасть туда, мылся в душе и менял одежду.
Тег тогда задал недоуменный вопрос:
— Почему все эти люди соглашались жить в таких скотских условиях?
Ответ был очевиден, и Дункан дал его. Улица была очень опасным местом. Городские власти сделали все, чтобы еще больше сгустить краски этой опасности. Кроме того, очень немногие знали о том, что вне Баронии люди живут гораздо лучше. Единственным местом, где живут хорошо, считали верхние этажи домов. Единственным путем наверх было абсолютное послушание и преданность.
— Это произойдет, и вы ничего не сможете поделать!
То был иной голос, прозвучавший под сводом черепа Дункана.
Пауль!
Как странно, подумал Дункан. В этих словах прозвучала надменность, свойственная ментатам, когда они попадают на поле своей логики.
Я никогда прежде не видел Пауля таким надменным.
Дункан посмотрел на свое отражение в зеркале и понял, что это воспоминание тоже относится к тому времени, когда он еще не был гхола. Внезапно перед его внутренним взором возникло другое зеркало, и лицо тоже было другим. Округлое юношеское лицо становилось более четко очерченным, словно созревая на глазах. Он заглянул в собственные глаза. Да, это были его глаза. Кто-то когда-то определил его глаза, как «бездонные пещеры». Да, они сидели глубоко под нависшими бровями, прячась за выступающими скулами. Говорили, что трудно сказать, серые у него глаза или зеленые, если на них не направлен прямой свет.
Это сказала женщина, но он помнил эту женщину.
Он постарался дотронуться до своих волос, но рука не повиновалась ему. Он помнил, что его волосы были обесцвечены. Кто это сделал? Старуха. Его волосы не были больше шапкой упрямых завитков.
Вот на него смотрит герцог Лето, стоящий в дверях своего дома на Каладане.
— Сейчас мы будем есть, — говорит он. Пряча свою природную надменность, Лето мягко улыбается. — Должен же был кто-то это сказать!
Что происходит с моей головой?
Он вспомнил, как Тормса сказал, что они идут туда, где их ждет корабль-невидимка.
Это было большое здание, неясной массой громоздящееся в темноте. Около него было несколько строений поменьше. Кажется, все они были обитаемы. Были слышны голоса и шум работающих машин. В узких окнах не видно ни одного лица. Не открылась ни одна дверь. Когда они проходили мимо одного из флигелей, Дункан почуял запах пищи. Тогда он вспомнил, что с утра они ели только завтрак путешественника — какие-то жесткие сухие жилы.
Они вошли в темное здание.
Вспыхнул свет.
Из глаз Тормса брызнула кровь.
Наступила тьма.
Дункан смотрит на лицо женщины. Он уже видел когда-то это лицо на одной из трифотограмм среди прочих таких же карточек. Где это было? Где он ее видел? Лицо было узкое, немного расширенное у висков, что придавало ему еще большее очарование.
Она заговорила:
— Меня зовут Мурбелла. Ты не запомнишь меня, но сейчас я буду с тобой, потому что я заметила тебя. Я тебя выбрала.
Я помню тебя, Мурбелла.
Первое, что бросалось в глаза на этом лице, были широко расставленные зеленые глаза, потом только всплывали подбородок и маленький рот. Губы были полными, и он понимал, что в другие моменты они могут быть капризно надутыми.
Зеленые глаза смотрели на него в упор. Какой холодный у нее взгляд. В нем чувствуется сила.
Что-то коснулось его щеки.
Он открыл глаза. Это была не память. Это происходило с ним сейчас!
Мурбелла! Она была здесь и оставила его. Теперь она вернулась. Он вспомнил, как просыпался обнаженный на мягких подушках. Его руки узнали это. Раздетая Мурбелла над ним, зеленые глаза смотрят на него со страшным напряжением. Она трогает его одновременно во многих местах. Мягкое жужжание исходит из ее уст.
Он чувствует болезненную эрекцию.
В нем не остается никаких сил сопротивляться. Ее руки движутся вдоль его тела. Ее язык. Какое жужжание! Она целует все его тело, касается его губами. Соски ее грудей прикасаются к щекам, груди. Он видит ее глаза и видит в них осознанную цель.
Мурбелла вернулась и опять делает с ним то же самое.
За ее плечом он видит панель армированного стекла — за этим барьером Луцилла и Бурцмали. Это сон? Бурцмали прижал ладони к стеклу. Луцилла сложила руки на груди, ее взгляд — смесь ярости и любопытства.
Мурбелла шепчет ему в ухо:
— Мои руки — огонь.
Ее тело заслоняет стекло. Он чувствует огненные прикосновения ее рук.
Внезапно этот огонь охватывает его разум. Оживают самые потаенные места. Он видит красные шарики, которые, как. цепочка нанизанных на веревку сосисок, проходят перед его внутренним взором. Его охватывает лихорадка. Он похож на раздутый шарик, страшное волнение пронизывает все его сознание. Эти шарики! Он же знает их! Они — это он сам… они были…