— Но что может быть важнее? — недоуменно спросил патриарх. — Ведь именно золото — главная ценность, какой церковь может одарить мирянина.
Их взгляды скрестились. Патриарх воздел было руки к небу в знак увещевания и предостережения, но Маниакис не дал ему закончить сей священный жест.
— Люди живут не только мирскими ценностями, святейший, — заметил он. — Если бы это было не так, во всей империи не имелось бы ни одного храма.
— Взойдя на трон, ты поклялся мне не делать попыток внести какие-либо нововведения в нашу святую веру! — встревожился Агатий.
— Но речь никогда не заходила ни о каких нововведениях, — возразил Маниакис. — Я лишь просил тебя о небольшом исключении: благословить брак между родственниками.
— Величайший, мы уже обсуждали эту тему прежде, — насупился патриарх. — И я уже пытался объяснить тебе, почему не представляется возможным удовлетворить твою просьбу о благословении такого брака.
— Совершеннейшая правда, святейший, — согласился Маниакис. — А я уже пытался объяснить тебе, чем вызвано мое намерение оставить Видесс и отправиться на Калаврию.
— Но это несравнимые вещи, величайший! — вспыхнул экуменический патриарх. — Я стараюсь блюсти церковные каноны и многовековые обычаи, тогда как ты, напротив, стараешься поставить их с ног на голову!
Маниакис безмолвствовал. Агатий задумался, потом пару раз нерешительно кашлянул и осведомился:
— Следует ли мне, величайший, понимать тебя так, что ты согласишься не покидать Видесс и в дальнейшем, следуя древнему обычаю, будешь всегда править империей из столицы в том случае, если получишь мое благословение на брак со своей кузиной?
— Вообще-то, я был далек от мысли делать какие-либо намеки. — Маниакис пригладил бороду. — С другой стороны, твое благословение поможет восстановить мир между Автократором и святой церковью, а это чего-нибудь да стоит. Хотя не уверен, стоит ли такой мир того, чтобы мне остаться в Видессе. Еще один Праздник Зимы вроде двух прошедших, и я без лишних слов вскарабкаюсь на Столп и брошусь оттуда головой вниз.
— Во время Праздника Зимы мне тоже приходится безропотно сносить показное умничанье и злые насмешки шутов, — заметил Агатий. — Прошу простить меня, но я должен еще раз напомнить величайшему, что стоит устранить разногласия со святой церковью, и у мимов сразу сделается одним поводом для издевок меньше, а значит, следующий Праздник Зимы окажется для тебя менее огорчительным.
— Возможно, — не стал спорить Маниакис. — Но поскольку ты уверил меня, что не в состоянии благословить мой брак, то дальнейшая дискуссия лишена какого-либо практического смысла. Ты согласен со мной, святейший?
Агатий выпрямился во весь свой весьма впечатляющий рост и заявил:
— Как тебе известно, величайший, ради благого дела я имею право данной мне духовной властью выходить за пределы общепринятых норм. Если я решусь, я говорю гипотетически, освятить твой брак с кровной родственницей, согласишься ли ты, в свою очередь, связать себя клятвой никогда надолго не покидать Видесс и не лишать его тем самым статуса столицы империи?
Маниакис подумал немного и отрицательно покачал головой:
— Подобная клятва наложила бы на меня слишком большие ограничения, каких я не могу себе позволить. Я могу поклясться, что перемена места, откуда Автократор управляет империей, будет предпринята лишь в безвыходной ситуации. Но право определять, безвыходна ситуация или нет, принадлежит мне и только мне.
Теперь настала очередь патриарха впасть в глубокое раздумье.
— Ладно! — внезапно решился он. — Будь по-твоему. В конце концов, ты давно доказал, что на тебя можно полагаться; во всяком случае, тогда, когда ты дал слово. Не думаю, чтобы ты нарушил его и на этот раз.
— По рукам, святейший! — И Маниакис действительно протянул руку Агатию.
Рука патриарха оказалась холодной, рукопожатие нерешительным, а в голосе его звучало беспокойство, когда он продолжил разговор:
— Ортодоксы сурово осудят меня за то, на что я сегодня дал свое согласие, величайший. Их мало интересуют те выгоды, которые получит в результате империя в целом. Результатом достигнутого нами сегодня соглашения может стать раскол святой церкви, о котором мы уже однажды говорили. Ортодоксы будут твердо стоять на своем, утверждая, что я уступил давлению светской власти. Они найдут серьезную поддержку у части населения.
— Тебе известно о церковной политике и истории расколов неизмеримо больше, чем мне, святейший, — заметил Маниакис. — Но мне кажется, в случае раскола гораздо чаще побеждала та сторона, которая пользовалась поддержкой светской власти. Я не ошибаюсь?
— Истинно так, величайший. — Лицо Агатия просветлело.
— Уверяю тебя, ты получишь такую поддержку в полной мере!
— О, это великолепно! — Агатий рискнул улыбнуться, и улыбка оказалась ему очень даже к лицу. — Значит, нам удалось заключить полюбовное соглашение: я благословляю твой брак, а ты даешь клятву остаться в столице. Чудесно.
— Да, я остаюсь, — подтвердил Маниакис. — Но наше соглашение должно содержать еще один пункт, по которому ты обязуешься отменить наказание, наложенное тобой на святого отца Филета за то, что он осмелился провести обряд моего бракосочетания с Лицией.
— О, величайший никогда не забывает оказанных ему услуг! Прекрасное качество! — одобрил Агатий. Но улыбка патриарха слегка поблекла. Помолчав немного, он добавил, больше для себя:
— Подобные добродетели следует всячески поощрять. Я согласен включить этот пункт в наше соглашение.
— Услуги, оказанной мне тобой, я тоже никогда не забуду, — заверил его Маниакис.
Получив подобное обещание, патриарх вновь расплылся в улыбке.
* * *
Маниакис с Лицией сидели за ажурной решеткой, отгораживавшей в Высоком храме специальное помещение для членов императорской семьи. Пергамент с текстом патриаршего разрешения на брак уже покоился в хранилище, где Автократор содержал важнейшие государственные документы. Маниакис полагал, что Агатий поступил точно так же с его письменным обязательством никогда не переезжать из Видесса в какое-либо иное место, если только его не принудят к тому непреодолимые обстоятельства.
— Сегодня в храме яблоку негде упасть, — заметила Лиция.
Действительно, кое-кто из пришедших в последний момент сановников так и не смог найти себе места на скамьях; те были битком забиты простолюдинами, пришедшими выслушать обещанное воззвание патриарха.
— Хорошо, что обращение к народу будет исходить не от меня, а от Агатия, — сказал Маниакис. — Если бы объявление сделал я, люди решили бы, что согласие патриарха вырвано у него против его воли. Тогда как воззвание, обнародованное им самим, будет воспринято всеми как победа здравого смысла.
Он собирался добавить еще что-то, но шум в храме внезапно смолк. Это означало, что Агатий идет к алтарю. Действительно, спустя минуту патриарх, сопровождаемый целой свитой низших клериков, размахивавших кадилами, уже стоял в центре храма. Воздух наполнился густым ароматом благовоний.