Полный разгром, которого так страшился Маниакис, свершился. Кубратам, размахивавшим ятаганами и на флангах, и в самом центре обороны, удалось выбить из голов имперских воинов мысль о необходимости соблюдать боевой порядок. Покинув ряды обороняющихся, бойцы Маниакиса, каждый на свой страх и риск, обратились в бегство на юг. Они бежали поодиночке и небольшими группами, держа в голове только одну-единственную мысль: о собственном спасении. Номады пустились в погоню, оглашая окрестности ослиным ревом своих рожков.
Маниакис также устремился на юг вместе с плотной группой, насчитывавшей человек пятьдесят, — слишком большой, чтобы рассеявшиеся по равнине номады рискнули атаковать ее, пока перед ними маячила куда более легкая добыча. Но вскоре кто-то из кочевников заприметил яркие одежды Автократора, и преследование стало неотступным.
Если бы Этзилий находился поблизости, он, без сомнения, приказал бы своим людям взять в плен или убить Автократора, невзирая ни на какие потери. Но каган, к счастью, был где-то в другом месте, а никому из преследователей даже в голову не пришло найти его, чтобы испросить указаний. Варваров подвела излишняя самостоятельность — они искренне считали, что вправе решать подобные вопросы сами.
— Спрячемся в роще, — предложил Маниакис, заметив неподалеку дубовый перелесок.
— А ведь верно! — отозвался кто-то из воинов. — По крайней мере, деревья помешают им осыпать нас этими проклятыми стрелами!
— Нет, необходимо быстрей миновать открытое пространство, — возразил другой. — Чем ближе мы будем держаться к дороге, тем больше времени выиграем.
— Быстрота определяет далеко не все, — ответил ему Маниакис, — но в такой ситуации решать вам. Вперед! — И он направил своего конька к роще. Большинство последовали за ним, но человек шесть-семь отделились от группы, надеясь, что на дороге их кони смогут опередить степных лошадок.
Едва оказавшись под сенью деревьев, Маниакис остановил своего посапывавшего конька и спешился.
— В такой ситуации можно помочиться и чуть позже, величайший! — грубовато сказал один из всадников.
Маниакис оставил его слова без внимания. Он расстегнул отделанный золотом ремень, поддерживавший тогу, и швырнул его на землю; затем стащил с себя тяжелое, расшитое драгоценными золотыми нитями одеяние и повесил его на ближайшую ветку. Оставшись в льняной нижней тунике и подштанниках, он снова вскочил на степного конька.
— Теперь я не похож на Автократора, — сказал он, — а потому погоня уже не будет такой неотвязной.
Поняв, в чем дело, войны одобрительно закивали. Сам же он теперь чувствовал себя столь же ничтожным созданием, как какой-нибудь навозный жук. Ибо что может быть более бесчестным и позорным, чем избавиться от одеяния императора, дабы продолжать бегство незамеченным? На ум ему приходил лишь один более постыдный поступок: погибнуть в тот момент, когда спасение находится в твоих собственных руках. Но даже эта мысль не выручала. Он твердо знал, что отвратительная сцена будет сниться ему в ночных кошмарах до конца его дней. Правда, оставался открытым существенный вопрос — успеет ли он до конца своих дней увидеть хотя бы один ночной кошмар…
С южной опушки дубового леска в путь тронулось около сорока человек. Теперь Маниакис сделался почти невидимкой, и кубраты тревожили его группу не чаще, чем любую другую, близкую по численности. Может, стоило сбросить заодно и алые сапоги, подумал он. Но тогда стало бы куда труднее управлять конем. Кроме того, его грела мысль, что он сохранил хоть что-то из регалий Автократора.
— Куда теперь, величайший? — спросил один из всадников.
— Назад, в Видесс, — это все, что нам осталось, — ответил Маниакис.
А ведь бронзовое зеркало Багдасара — кстати, где теперь сам Багдасар, где Камеас, где дворцовые слуги, актеры и прочие несчастные, коих Маниакис вовлек в свой казавшийся едва ли не увеселительным вояж? — ясно показало, что он должен вернуться в столицу. Вот только будет ли он в безопасности за ее стенами? Теперь желание иметь глаза на затылке, чтобы знать, не целится ли кто-нибудь ему в спину, станет неотвязным.
По мере продвижения видессийцев на юг преследование становилось все менее назойливым. Маниакиса это утешало, но не особенно. Дело не только и не столько в том, что ему и его отряду удалось оторваться от основных сил номадов, сколько в грабежах, которым предались кочевники. Императорский шатер, лагерь, золотые побрякушки — все это пустяки. Кубраты прямо-таки опустошали села. Скольких крестьян еще они собьют в табуны и, словно скот, угонят на север, где заставят работать на них? И где ему, Маниакису, найти других крестьян взамен угнанных?
Имея на севере варваров-кубратов, а в западных провинциях — макуранцев, творящих все, что им заблагорассудится, Видессия в течение каких-нибудь нескольких лет останется без подданных.
— Надо беречь лошадей как зеницу ока, — наставлял Маниакис своих товарищей по несчастью. — В них наше спасение! Если они охромеют или приключится еще какая-нибудь напасть до того, как мы доберемся до дома, мы пропали.
Его собственный степной конек чувствовал себя великолепно. Неказистая с виду, кудлатая, низкорослая тварь безотказно несла свой немалый груз. При малейшей возможности Маниакис давал коньку отдохнуть, пощипать изрядно подзасохшую осеннюю травку; казалось, тому этого было вполне достаточно.
Зато в желудке самого Маниакиса, что называется, кишка с кишкой говорила. Кубраты напали на лагерь до того, как он успел толком отужинать. Он пошарил в седельных сумах в поисках того, чем утолял голод предыдущий владелец конька. Под руку ему попался почти пустой мех, который, как только он его расправил, начал издавать сильнейший отвратительный запах полупрогоркшего, полупрокисшего молока. Маниакис не думая отшвырнул мех в сторону. Кубраты могут питаться подобным образом, но благородные видессийцы?.. Мгновение спустя он обозвал себя круглым идиотом. Ну запах, и что с того? Все же это была хоть какая-то еда, а он, поддавшись чувству, едва не обрек себя на голод до самого Видесса.
Еще в седельных сумах обнаружились полоски сушеной баранины и какие-то тошнотворные плоские лепешки. Сушеная на солнце баранина оказалась такой жесткой, что пришлось буквально отгрызать ее крошечными кусочками. Что касается лепешек, то они наверняка появились на свет гораздо раньше, чем умерла его бабушка; запах их был непередаваем. Тем не менее Маниакис, почти не разжевывая, проглотил их в мгновение ока. Раз они поддерживали боевой дух в теле номада, то смогут сделать то же самое и для него.
Ночной бивак на сей раз был печальным и к тому же очень холодным. Костер не раз зажигали, опасаясь привлечь внимание кочевников. С северо-востока задул холодный сырой ветер, отчетливо пахший дождем, хотя именно в эту ночь с небес на землю так и не упало ни единой капли. Так что Маниакис и его спутники могли считать себя счастливчиками. Одеял нашлось лишь несколько штук, поэтому спали, свернувшись калачиком, прижимаясь друг к другу, словно те злосчастные овцы, которых совсем недавно резали повара, готовясь к пиру, долженствовавшему отметить долгожданный мир с кубратами.