Около пяти часов вечера примчался Зимискес и сообщил трибуну, что Комнос умоляет его о встрече. На жестком лице видессианина было написано удивление.
— Он просил меня отпустить его на полчаса, чтобы увидеть тебя. Я не помню случая, чтобы он кого-нибудь так просил. Он просил… — повторил Зимискес, все еще с трудом веря этому.
Комнос стоял возле дверей казармы и теребил бороду. Когда Марк подошел, он резко отдернул руку от подбородка, как будто его поймали на чем-то позорном. Прежде чем заговорить, видессианин некоторое время шевелил губами.
— Черт бы тебя побрал, — сказал он наконец. — Я приношу свои извинения. Я был не прав.
— Принимаю с радостью, — ответил Марк. (С какой радостью он их принял — об этом трибун умолчал.) — Я все же надеялся, что ты обо мне лучшего мнения. У меня есть дела и поважнее, чем просто так драться с твоими солдатами.
— Не буду врать, я очень удивился, когда Блемидес и Куркоаса пришли ко мне со своими россказнями. Но разве можно не доверять своим собственным солдатам? Ты знаешь, что из этого может выйти.
Скавр только кивнул. Офицер, который отказывается помочь своим солдатам, ни на что не годен. Когда солдаты теряют веру в командира, он уже не может доверять их рапортам, и ком недоверия растет… Этот путь уводит вниз, и любые попытки ступить на него должны пресекаться в самом начале.
— Что заставило тебя изменить свое мнение? — спросил Марк.
— После той приятной утренней беседы я вернулся в казарму и допросил обоих плутов отдельно. Куркоаса в конце концов сознался.
— Тот, что помоложе?
— Да. Интересно, как ты догадался. У тебя, я вижу, наметанный глаз. Да, Лексос Блемидес изображал невинность до последней минуты. Пусть Скотос вырвет его лживое сердце.
— Что ты собираешься делать с ними?
— Я уже сделал. Сначала я допустил ошибку, но я же ее и исправил. Как только я узнал правду, я содрал с них мечи и кирасы и отправил за Бычий Брод на первом же пароме. Западные территории, стиснутые между шайками мародеров и Каздом, будут самым подходящим местом для таких бравых ребят. Хорошо, что я от них избавился. Жалею только о том, что эти бездельники чуть не поссорили нас.
— Не думай об этом, — ответил Марк, понимая, что и он в свою очередь был довольно резок с Комносом. — Ты не единственный человек, который говорил нынче утром вещи, о которых вечером пожалел.
— Звучит искренне, — Комнос протянул руку, и трибун пожал ее. Рука видессианина, стертая не только рукоятью меча, но и удилами, была крепче, чем его собственная. Комнос хлопнул Марка по спине и ушел.
Скавр подумал, что теперь часовые не скоро вздумают вздремнуть на посту.
* * *
Он успокоился и проспал довольно крепко несколько часов. Обычный шум казармы — кто-то шел за водой, кто-то обедал в углу — никогда не мешал его отдыху, а иначе ему не пришлось бы спать вообще. Марка разбудили еле слышные шаги, тихое шарканье сапог по полу. Этот звук не принадлежал казарме. Римляне обычно ходили босиком или носили сандалии. Эти же шаги звучали незнакомо. Марк резко вскочил с постели, вглядываясь в темноту.
Горело несколько факелов, и этого было достаточно лишь для того, чтобы люди не натыкались друг на друга.
Согнутая фигура человека, крадущегося вдоль стены мимо коек, не принадлежала ни одному из легионеров. Увидев плотное сложение и густую бороду, Марк узнал камора. Это был тот самый человек, с которым вчера разговаривал Авшар. И он приближался к трибуну с кинжалом.
Увидев, что трибун с мечом в руке вскочил с постели, кочевник тряхнул головой, что-то пробормотал, потом вскрикнул и бросился на римлянина. У Марка не было времени вытаскивать меч из ножен, и он ударил по кинжалу камора, используя меч как палку. Потом схватил врага за левое запястье и сильно сжал, не давая ему возможности пустить в ход кинжал.
Марк перехватил взгляд своего противника. Темные глаза камора были широко раскрыты и казались совершенно безумными. Но было еще в них что-то, ускользающее, непонятное, и лишь впоследствии трибун догадался, что это был ужас.
Сцепившись друг с другом, они покатились по полу. Казарма загремела от шума схватки, диких выкриков камора, голосов проснувшихся легионеров.
Потребовалось несколько секунд для того, чтобы солдаты пришли в себя и сообразили, что происходит. Марк крепко держал врага за запястье и свободной рукой молотил по его голове рукоятью меча. Создавалось впечатление, что голова у камора крепче камня. Он все еще извивался, пытаясь ударить трибуна ножом.
Неожиданно еще одна сильная рука схватила кочевника за руку.
Виридовикс, полуголый, как и сам Скавр, стиснул пальцы камора и заставил его выронить кинжал. Оружие со стуком упало на пол.
Виридовикс встряхнул камора, как крысу.
— Зачем ему понадобилось нападать на тебя, дорогой мой римлянин? — спросил он и рявкнул на пленника:
— Не юли, ты!
И он снова встряхнул его. Глаза камора неподвижно смотрели в одну точку — на упавший кинжал. Он не обращал на галла никакого внимания.
— Я не знаю, — ответил Марк. — Думаю, Авшар заплатил ему за это. Я видел их вчера за дружеской беседой.
— Авшар? Ну, с ним все понятно, а как насчет этой крысы? Кто это, наемный убийца, или у него есть с тобой счеты?
Некоторые из римлян встали поблизости и раздраженные тоном галла принялись ворчать, но Марк поднял руку, и они замолчали. Он уже собирался сказать, что видел камора только раз в компании Авшара, но, поймав неподвижный взгляд поверженного врага, неожиданно вспомнил все и в возбуждении прищелкнул пальцами.
— Помнишь кочевника у Серебряных Ворот, который так пристально глазел на меня?
— Да, я его помню, — ответил Виридовикс. — Ты хочешь сказать… Стой! Чтоб ты сгорел! — заорал он на пленника, который все еще пытался освободиться.
— Нет никакой необходимости держать его так всю ночь, — сказал Гай Филипп. Старший центурион притащил связку толстых веревок. — Секст, Тит, Паулус, помогите мне. Надо связать эту птицу.
Даже с помощью четырех римлян и могучего галла им едва удалось справиться с камором, на в конце концов убийца оказался крепко связан. Он сопротивлялся с дикой, сумасшедшей яростью, еще большей, чем во время схватки с римлянином, и выкрикивал при этом ругательства на своем языке.
Он дрался так отчаянно, что оставил отметины своих когтей почти на всех своих противниках, но это ему не помогло — веревки опутали его так, что он не мог шевельнуться. Но даже после этого он все еще пытался вырваться из своих пут. Неудивительно, — подумал трибун, — что Авшар решил использовать именно этого человека. Предубеждение против пехотинцев вполне могло превратиться в личную неприязнь после того, как Марк заставил его отвести взгляд — там, у городских ворот. Как сказал Виридовикс, у камора были свои причины договориться с каздианским послом. Кочевник хотел свести счеты с римлянином.