Ирония же заключалась в том, что он не был профессиональным военным. Когда Марк отлучался, роль инструктора брал на себя Гай Филипп, который объяснял гостям, что именно сейчас происходит. Старший центурион неплохо ладил с профессионалами в военном деле, но не выносил дураков. После одной из таких встреч он спросил Скавра:
— Кто этот щупленький, плохо выбритый пацан, который все время крутится под ногами? Ну, этот, с книгой под мышкой.
— Ортайяс Сфранцез? — переспросил Марк, томимый дурным предчувствием.
— Ага Он хотел узнать, как я готовлю солдат перед боем. До того, как я успел открыть рот, он начал речь, которую, скорее всего, сам и написал, глупая кукла. Чтобы выиграть сражение после такой речи, он должен повести за собой как минимум полубогов.
— Я надеюсь, ты ему этого не сказал?
— Я? Я сказал ему, что он должен поберечь эту речь для врага — она утомит его до смерти, измучает скукой, и он победит, не начав сражения. Он сразу же ушел.
В течение нескольких следующих дней трибун ожидал найти в пище для своих легионеров яд или, по крайней мере, получить выговор от дяди Ортайяса. Но ничего не случилось. Или юный Сфранцез не рассказал Севастосу о постигшем его конфузе, или его дядя решил, что Ортайяс слишком часто лезет не в свои дела и чересчур уж любопытен. Скорее всего, последнее: его дядя был слишком умен, чтобы раздувать такие мелочи.
Подобно тому, как римляне оказывали влияние на облик и практику видессианской армии, жизнь в Империи стала изменять их обычаи и нравы. К удивлению трибуна, многие легионеры начали поклоняться Фосу. Правда, Марк ничего не имел против религии Видессоса, но это почему-то его задело. Он боялся, что переход к новому богу станет первой ступенькой на пути к полному забвению Рима. Гай Филипп разделял его опасения.
— Мне тоже не нравится, когда наши парни говорят: «Чтоб тебя Фос испепелил! «— если ты случайно наступил им на ногу. Надо запретить эту чепуху немедленно!
Желая услышать еще чей-нибудь совет, трибун обратился с теми же рассуждениями к Горгидасу. Со странной усмешкой тот отозвался:
— Приказать? Запретить? Не будь дураком. Ты можешь приказать солдату все, что угодно, но даже твой центурион с его железным кулаком не сможет приказать им не думать. А если он попытается это сделать, они тотчас перестанут повиноваться. Но если они откажутся выполнить один приказ, кто поручится, что они не сделают этого снова? Легче всего ехать на лошади в том направлении, куда ее тянет.
Скавр чувствовал в словах врача здравый смысл. Грек сказал то, о чем Марк и сам догадывался. Но уверенность, прозвучавшая в его последней фразе, перевернула мысли трибуна вверх дном:
— Разумеется, мы забудем и Рим, и Грецию, и Галлию.
— Что? Никогда! — произнес Марк почти яростно.
— Брось, не говори так. В глубине души ты знаешь, что я прав. Спроси у своего сердца, и ты получишь ответ. Я не имею в виду память о том мире, который для нас потерян, это невозможно. Но пройдут годы, и Видессос медленно, незаметно наложит на нас свою руку. И вот придет время, когда ты обнаружишь, что забыл имена твоих друзей и близких… И это не слишком огорчит тебя. — Взгляд Горгидаса блуждал где-то далеко.
Трибун вздрогнул.
— Ты что, умеешь предсказывать будущее?
— А? Да нет, просто хорошо помню о прошлом. Однажды я вырвал свои корни из Эллады: покинул ее и стал врачом в Риме. Поэтому я понимаю то, что еще недоступно для тебя. И кроме того, — продолжал грек, — в наших рядах будет все больше и больше видессиан. Апокавкос уже хорошо вписался в наш строй, а ведь мы не сможем найти новых римлян, чтобы восполнить потери.
Скавр ничего не ответил. Горгидас обладал даром говорить о вещах, о которых Марк предпочитал даже не думать. Он припомнил все, что случилось за последние шесть месяцев. Холодок безнадежности пробежал по его спине.
«Ну что ж, — сказал он сам себе, — делай наилучшим образом все, что от тебя зависит». Это успокоило его. Проигрыш сам по себе не был позором.
Видессианские обычаи начали менять то, что Марк считал фундаментальной частью римского военного мышления, — отношение к женщинам.
Армия Рима так часто находилась в походе, что легионерам запрещено было жениться, это расшатывало бы дисциплину. Ни видессиане, ни наемники этому правилу не следовали. Они много времени проводили в гарнизоне, и это давало им возможность заключать долгосрочные романтические союзы. В действующей армии это было бы невозможно. Трибун знал, что не сможет удержать своих людей от свиданий с женщинами Видессоса. Попытайся он сделать это, и его солдаты тотчас взбунтуются: ведь в соседних частях женитьба не возбраняется. Первая, а затем и вторая казарма (из тех четырех, что занимали римляне) были наспех разделены досками на отдельные клетушки. Прошло совсем немного времени — и первый римлянин уже хвастался, что станет отцом чудесного ребенка, который со временем займет его место.
Гай Филипп ворчал по этому поводу больше обычного.
— Я уже сейчас вижу, что с нами будет через год. Под ногами шныряют пацаны, солдаты затевают драки из-за того, что их матроны нынче не в духе. Великий Марс, куда мы катимся?
Чтобы рассеять эти жуткие предчувствия, центурион гонял легионеров больше обычного.
Скавр тоже сторонился увлечений, однако он заметил: хотя у большинства намдалени были жены и подруги, эти привязанности отнюдь не вредили дисциплине. Он даже видел в этом свои преимущества. Имея за спиной семью, жизнь которой неразрывно связана с жизнью Империи, легионеры будут сражаться за Видессос еще яростнее. И все же он понимал, что эти семьи еще один шаг к полному растворению в жизни Империи. Каждый раз, когда трибун видел римлянина, прогуливающегося с девушкой, он ощущал неизбежность того, о чем говорил Горгидас. Римляне были каплей чернил в огромном прозрачном озере, и капля эта неизбежно должна бесследно раствориться.
* * *
Среди всех новых солдат, прибывающих в столицу, ближе остальных были римлянам намдалени. Это немного смущало Скавра, который был предан Императору и знал, что люди Княжества при первой возможности с радостью выпотрошили бы Видессос. Но игнорировать эту дружбу было невозможно: римляне и намдалени принимали друг друга, как давно разлученные родственники. Возможно, шутливый бой, который они устроили, сделал их дружбу проще и ближе; возможно, намдалени были более открыты, чем видессиане. Но так или иначе, легионеры всегда оказывались желанными гостями в казармах островитян.
Когда Марк поделился с Гаем Филиппом своими опасениями о том, что дружба с намдалени может поколебать добрые отношения с видессианами, тот положил руку на плечо командира:
— Ты хочешь иметь друзей везде, — сказал он назидательно, как старший брат младшему. — Я полагаю, сказывается твой возраст. Каждый, когда ему тридцать, думает, что друзья необходимы. Как только тебе стукнет сорок, ты убедишься, что они могут спасти тебя не лучше, чем любовницы.