– Ну так… – нерешительно пробормотала Ирка. – Машины, светофоры, мини-юбки… Компьютеры…
– То все мелочи! – сложенные на животе каменные руки не шелохнулись, но все равно создалось впечатление, что баба отмахнулась от всего, недостойного называться изменениями. – Говорите, чи носят еще на Рождество Христово праздничную вечерю?
Танька честно задумалась:
– Ну… Даже не знаю… Мы так точно с кастрюлями по городу не бегаем. А вам Рождество зачем? – полюбопытствовала она. – Разве половцы были христиане?
– Да многие были, – вроде даже обиделась главная баба. – Особливо «черные клобуки», что оседло возле русичей жили. Мы даже за ваших князей наших ханских дочек замуж отдавали! Однако есть изменения! – вскричала главная баба, и в каменном голосе послышалось торжество.
– Есть, есть! – зарокотали остальные, возбужденно сталкиваясь боками так, что над площадкой у музея пошел гул.
– Говорите теперь, чи играют свадьбы, чи пляшут, чи ходит кум в гости до кумы, брат до брата, та сестра до сестры?
Таньке показалось, что столпившиеся вокруг каменные фигуры словно бы затаили дыхание. Над площадкой повисла поистине каменная тишина.
– Ходят, конечно, – оглядываясь по сторонам, пробормотала она. – И к подружкам, и на дискотеки. И свадьбы, да…
Из недр каменных тел вырвался разочарованный стон, похожий на грохот обвала.
– И петухи поют? – уже безнадежно спросила главная баба.
В ответ кивнула Ирка – еще как поют! Бабкин обожаемый петух как начнет в пять утра глотку драть – так и захочется бульончика!
Разочарованный стон стал еще громче.
– Дайте я! Дайте хоть я спрошу! Бабы, имейте совесть! Я раньше всех стоял! Может, хоть мне… – закричал каменный голос с явно мужскими интонациями. Земля содрогнулась. Расталкивая баб каменными боками, в круг с тяжелым грохотом втиснулся тот белый воин с мечом, которого Танька отнесла к самым древним, еще скифским изваяниям. – Говорите, девы! – вскричал каменный скиф. – Ходят ли еще на Таврию? Пьется ли еще вино по-скифски? И нанимаются ли наши воины служить за злато мягкотелым грекам?
– На Таврию? В смысле, в Крым? – сообразила Танька и педантично сообщила: – В Крым ездят. Вино по-скифски – это, значит, чистым, в отличие от греков, которые разбавляли его водой? Только так его теперь и пьют, в том числе и сами греки! А служить за злато… Сейчас многие на заработки за границу ездят – и в Грецию, и в Турцию…
– Эх! – недослушав, скифский воин круто повернулся, и фигура белого камня исчезла из круга.
– Прав воин. Ничего на самом деле в мире не изменилось, с тех пор как погибли племена скифские да половецкие, – с каменной грустью вздохнула главная баба. – Стоять нам еще, сестры, и стоять, нет отпуска нашей страже!
– Вот насчет этой вашей стражи мы и хотели поговорить! – вскричала Ирка, которой уже и так не терпелось прервать экскурсы в прошлое и настоящее. – Нам нужна ваша помощь! Костей вернулся в мир! Если мы его под землю загоним, вы его там удержите?
Тишина снова повисла над площадкой. Лишь слышался скрип придавленной каменными монолитами земли, когда бабы всем телом поворачивались друг к другу, переглядываясь.
– Не удержим, – наконец громыхнула главная баба, и в грохоте слышались виноватые интонации.
– То есть как? – Ирка просто не поверила своим ушам. – Вы что же… отказываетесь? Вы нам не поможете? Но это же Костей! Тот самый, что натравил монголо-татар на половецкие племена! Неужели вы не хотите отомстить?
– Да хотеть-то хотим… – протянула баба и, наконец, решившись, бухнула, как сваю заколотила: – Не можем мы! – И торопливо зачастила, оправдываясь: – А кто заставлял нас с курганов снимать, сюда тащить? Кто к нам ходит, кто молит, кто приношения носит? Кто нынче в нас верит? Приди ты еще лет шестьсот-семьсот назад, помогли бы, а за эти века ушла от нас вера людская, а с ней и сила утекла! Раньше мы бы каждая в одиночку Костея под землей держали, пока горы в песок не рассыплются! А нынче все вместе и краткий миг не удержим, вырвется Бездушный!
– Но это же… – пролепетала Танька. – Это же конец! Конец всему! – в глазах ее плескалось непонимание – она все еще не могла поверить, что такой четкий, такой блестящий план срывается просто потому, что… прошло слишком много времени. Может, бабы и правы, мир сам по себе не слишком изменился, но вот для его обитателей, даже если они каменные, время не прошло даром. У людей появились другие кумиры – и питающаяся людской верой сила каменных стражей пропала. Таньке казалось, что ее целиком окунули в боль. Боль рвала на части, вынимала душу, лишала сил… Ноги подломились… Она ткнулась лицом в холодный каменный бок бабы, обхватила статую руками – и зарыдала.
– Ну, ну, ну… – успокаивающе загудела баба, боясь пошевелиться, чтоб не толкнуть прижавшегося к ней хрупкого человечка. – Что ж плакать, не надо плакать. Самим жалко, что не можем ничего, а что поделаешь…
– Костей… здухача убьет… – размазывая слезы по камню, выдохнула Танька.
– А потом война начнется, – мрачно сказала Ирка, не отрывая глаз от земли.
– Костей войны еще не начал, а девки уж слезы льют. И сколько их еще прольется! – откликнулись от земли. Потерявшая нижнюю половину баба словно бы печально нахохлилась. – Это ж при нем меня разделали! Как орда татарская на степи пошла, стойбище под моим курганом вырезали, а потом до меня добрались. А добре было б Костею на сей раз вместо веселья воинского вечную могилку под землей устроить, чтоб ни в наш мир ему, лиходею, не войти, ни обратно в свой вернуться! – уполовиненная баба пошевелилась, земля под ней заскрипела, на Ирку уставилось слепое лицо. – Ну вы-то хоть в юбках этих бессоромных при всем честном народе не шастаете?
– Мы все больше в джинсах, то есть в штанах, – пробормотала в ответ Ирка.
– Это правильно. Все бабы половецкие, которые живые, а не каменные, завсегда в штанах ходили! В них и на коне удобнее! А ну-ка, наклонитесь-ка ко мне! – заговорщицким шепотом, похожим на гул лавины, ухнула баба. – Знаю я, кто вам поможет с Костеем совладать! Есть тут неподалеку одна, сила ее вся при ней! Молодая она, да все честь по чести – и курган под ней знатный, и огонь священный на нем завсегда горит – не гаснет, и люди ее уважают, толпами ходят, приношения щедро носят! И вообще баба крепкая! – это прозвучало с явным уважением. – Внутри у ней железный стержень!
– Он не железный! – запрокидывая голову, прошептала Ирка. – Он железобетонный!
Идти девчонкам пришлось недалеко – от музея всего пара кварталов по проспекту, упирающемуся прямо в возвышающуюся над Днепром кручу. Крутые склоны были тщательно обложены плитами и обведены гранитным бордюром, над которым поднимался ухоженный курган. На нем, опираясь на гигантское каменное основание, в лучах подсветки вздымалась железобетонная стела монумента воинской славе. Если глядеть со стороны реки, она казалась тонкой и изящной, как спица, но здесь, у подножья, потрясала своей основательной мощью. На самой ее вершине застыла выделанная с грубоватой резкостью громадная женская фигура с факелом в одной руке и пальмовой ветвью – в другой.