Абивард продолжал вызывать Рошнани в свою постель, даже когда она совсем округлилась. Это вызывало недовольство других жен. Одна из них пожаловалась:
— Почему ты не вызываешь меня чаще? Разве я не красивее ее?
— Если тебе приходится задавать такой вопрос, значит, нет, — ответил Абивард, — потому что, когда такие слова сходят с твоих губ, ты становишься очень некрасивой.
Женщина в полном недоумении посмотрела на него:
— Я не понимаю.
— Знаю, — со вздохом ответил он. — И в этом часть наших с тобой трудностей.
Постепенно он начал выпускать и других своих жен погулять вне женской половины. Он по-прежнему не был уверен, что поступает правильно, но другого выхода не видел. Но прежде чем разрешить женам гулять по крепости, он предложил такую вольность матери. Барзоя, как и прежде, наотрез отказалась. Он ожидал этого, и все же ее отказ опечалил его. Другие открывали для себя новые пути, но ее дорожка в жизни оставалась неизменной.
— Что же нам с ней делать? — спросил он Рошнани холодной ночью, когда они лежали в обнимку в его кровати — как ради ласки, так и ради тепла. — Если другие будут выходить, видеть то, чего не видит она, делать то, чего она не делает, ей будет трудно оставаться хозяйкой на женской половине.
— Скорее всего, она ею не останется, — ответила Рошнани. — Главенство перейдет к другой. — Поскольку она сама была главной женой дихгана, под этой «другой» она, разумеется, подразумевала себя, но, верная себе, и здесь постаралась держаться в тени.
И конечно, она была права. Абивард понял, что рано или поздно, но перемена неизбежна. В конце концов, Барзоя была лишь вдовой бывшего дихгана. Но она была и непререкаемой хозяйкой над всем женским населением крепости задолго до рождения Абиварда. Мысль о том, что теперь эта власть уходит из ее рук, была равносильна землетрясению. Абивард озадаченно покачал головой.
Рошнани увидела это движение и спросила:
— Что с тобой?
Абивард объяснил, а потом сказал:
— Я думал обо всех переменах, которые произошли за последнее время, но вот эта застигла меня врасплох; может быть, поэтому она так огорчительна.
— Но ты же сам сказал, что эта перемена происходит потому, что сама Барзоя отказывается меняться, — напомнила ему Рошнани. — А впереди еще много перемен. — Она взяла его руку и положила ее себе на живот. Над ее набухшим чревом туго натянулась кожа.
Ребенок начал брыкаться и ворочаться, а потом ткнулся чем-то твердым и круглым в ладонь Абиварда.
— Это головка! — с восторгом сказал он. — Определенно головка.
Она положила рядом с его рукой свою.
— Думаю, ты прав, — сказала она и тут же, словно волшебный остров, который может подняться из воды и сразу уйти обратно, головка уплыла от них: ребенок поменял положение.
Абивард прижал Рошнани к себе. При этом ребенок энергично заворочался. Оба засмеялись.
— Кто-то очень старается оказаться между нами, — сказал он.
Рошнани посерьезнела.
— Знаешь, а ведь так и будет какое-то время, — сказала она. — Мне нужно оправиться после родов, и ему не обойтись без меня, несмотря на нянек и служанок.
— Я знаю, — сказал Абивард. — Надеюсь, все мы это переживем. Только вот очень любопытно, в кого из нас он пойдет. Если он окажется похож на твоего брата Охоса, по нему все девчонки сохнуть будут.
— У меня нет никаких оснований жаловаться на внешность членов семьи по твоей линии, — сказала Рошнани, и Абивард снова обнял ее, а ребенок заелозил в животе. Впрочем, он, наверное, елозил бы и без супружеских объятий. Рошнани сказала:
— А когда он родится, как мы назовем его?
— Я хотел бы дать ему имя Вараз, в память о брате, погибшем на Пардрайянской равнине, — ответил Абивард. — Ты не против? Ты ведь тоже потеряла отца и братьев в степи.
— Он родится в наделе Век-Руд и унаследует его, так что имя у него должно быть соответствующее, — после некоторых раздумий сказала Рошнани. — У нас будут другие дети, и в их именах мы сохраним память о моих родных… и о твоем отце. Я думала, что ты захочешь назвать его Годарсом. Почему ты решил иначе?
— Потому что память о моем отце останется свежей еще долгие годы в сердцах и умах всех, кто знал его, — сказал Абивард. У него тоже была мысль назвать ребенка в память отца. — Он был дихганом, и хорошим дихганом, он оказал влияние на многие судьбы. В этом его память сохранится лучше, чем в имени ребенка. А Вараз погиб, не успев показать всем, на что способен в этой жизни. Он тоже заслуживает, чтобы о нем помнили, и наилучший способ добиться этого — сохранить его имя.
— Понятно. — Рошнани кивнула, касаясь его груди. — Ты так часто укорял меня в здравомыслии. О муж мой, должна сказать, что среди присутствующих не я одна страдаю этим недугом.
— Укорял? Недугом? — Абивард фыркнул. — Ты говоришь так, будто здравомыслие — это что-то нехорошее. А по-моему, нехорошо в нем только то, что недостаточно много людей им наделены… В частности, приходят на ум некоторые мои бывшие жены, — прибавил он с некоторым злорадством.
Но Рошнани не дала отвлечь себя этой колкостью.
— Так это и есть самое плохое. Или нет? — спросила она и, по своему обыкновению, заставила Абиварда искать ответ в потемках.
* * *
Зимнее солнцестояние пришло и ушло. В прошлом году, в Серрхизе, видессийцы отмечали этот день шумными, иногда излишне буйными торжествами. Здесь же оно прошло тихо, почти незаметно. С одной стороны, это было хорошо, привычно. С другой стороны, Абивард с тоской вспоминал о веселом видессийском празднике.
Снежные бури накатывали с севера одна за другой; эти северные налетчики были не лучше хаморов, к тому же их атаки было не отразить. В бурях погибал скот, а иногда и пастухи; Абивард, как и все обитатели крепости и деревни под горой, опасался, что топлива, столь старательно собранного в теплое время года, не хватит до весны. Каждый порыв ледяного ветра, сотрясавший ставни в окне его опочивальни, лишь усиливал его опасения.
Но в один день, когда, согласно календарю, приближалось весеннее равноденствие, хотя заснеженная земля наводила на мысль, что зима не кончится никогда, такие обыденные заботы, как топливо, моментально исчезли из его головы: с женской половины выбежала служанка и, закутавшись в толстую овчину, поспешила в деревню. Вскоре она вернулась с повитухой, седовласой женщиной по имени Фаригис.
Абивард встретил повитуху во дворе, сразу за воротами. Она вежливо поклонилась ему и сказала:
— Прошу прощения, повелитель, но мне не хотелось бы тратить время на пустые разговоры. Сейчас я нужнее твоей жене, чем тебе.
— Разумеется, — сказал Абивард и шагнул в сторону, пропуская ее.
Она прошла мимо не оглянувшись. Подол ее шубы волочился по земле. Абивард нисколько не обиделся, он был даже доволен: по его суждению, тот, кто ставил дело выше разговоров, скорее всего, знал свое дело хорошо.