«Они обязательно сообщат о визите в милицию, а те потом нагрянут домой. Посыплются вопросы: что? где? почему?.. Еще, чего доброго, повесят на меня поджог дома Толика Копотя!» — думал бывший зек, сидя в своей халупе.
Ночное происшествие оставило в душе у Иллариона Забродова неприятный осадок. Он был привычен к виду крови, на трупы мог смотреть так же равнодушно, как на поваленное бурей дерево. Но раньше были другие трупы, другая кровь. Война, разрушение всегда ужасны, но гибель мужчины — не то же самое, что гибель женщины. А если женщина погибла несправедливо…
…хотя может ли смерть вообще быть справедливой? И тогда уже неважно, кем она являлась при жизни — проституткой, воровкой, известной актрисой или председателем правления банка. К «смерти вообще» можно привыкнуть, но не к конкретной «смерти».
Наверное, именно поэтому Илларион чувствовал себя с утра в большой квартире не слишком уютно. Спокойствие, к которому он раньше стремился, оборачивалось для него теперь одиночеством. Не помогало даже присутствие в доме пса. Доберман чувствовал настроение хозяина. Собаки всегда чувствуют смерть, в каком бы виде она не объявлялась в доме. Забродов почувствовал, что случившееся на дороге крепко зацепит его. Не знал как, с какой стороны, но это неприятное ощущение не покидало его.
Поэтому когда раздался телефонный звонок, Забродов охотно взял трубку, хотя обычно отвечал через силу, недовольный тем, что его беспокоят.
— Алло!
— Вот теперь-то ты меня не узнал, — послышался радостный голос полковника Мещерякова.
— Да.
— И знаешь, почему ты меня не узнал? Потому, что мы не виделись меньше десяти дней.
— Что ж, на этот раз тебе кое-что удалось, — рассмеялся Забродов.
— Говорят, ты уже отличился?
Илларион не стал ни соглашаться, ни опровергать, потому, что не знал, о чем пойдет разговор — то ли о сбитых на дороге девушках, то ли о торговцах наркотиками, с которыми он разобрался на холме неподалеку от рынка. О торговцах знал только Феликс. Иллариону же не хотелось, чтобы об этом говорили в ГРУ.
— Видишь, и я кое-что о тебе знаю. Помощь твоя нужна, Илларион.
— Надеюсь, ты помнишь, Андрей, родному ведомству я согласен помогать сейчас только консультациями?
— Именно консультация мне и нужна.
— В качестве кого?
— Ты не только классный инструктор, — принялся льстить Иллариону Мещеряков, — но и большой знаток восточных языков.
— Восточные языки — понятие неопределенное, — хмыкнул Забродов, — это то же самое, что сказать «западные языки». Можно отлично знать польский, но ни слова не понять из уэльского, который относится к кельтской группе.
— Не лезь в дебри, — предупредил Мещеряков. — И только не притворяйся, что не понимаешь по-арабски.
— Поздно притворяться, хотя хотелось бы.
— Надо перевести пару слов.
Забродов пожал плечами. Специалистов-востоковедов в ГРУ с избытком хватало еще со времен арабо-израильского конфликта.
— Свои переводчики вывелись?
— Особый случай. Текст они перевели, но какие-то странные словечки попадаются. Наверное, чисто разговорные. Ты же живьем с арабами общался, может, и нахватался их сленга.
— Хорошо, читай мне по телефону, — с хитрой улыбкой, которую, естественно, не мог видеть Мещеряков, попросил Забродов.
— Нет уж, давай поступим так: ты меня дождешься, а я сейчас подскочу. Для меня арабские закорючки хуже медленной смерти на слабом огне.
— Что ж, жду тебя полчаса, больше не обещаю.
И чтобы Мещеряков не успел возразить, Илларион повесил трубку. Телефон тут же затрезвонил вновь, но Забродов не отвечал.
«Нечего баловать! Привыкли на халяву получать консультации, словно я городская справка».
Обычно к приезду Мещерякова Забродов готовил какой-нибудь сюрприз, который ставил Андрея в тупик, какую-нибудь безобидную шуточку.
— Ну-ка, Полковник, — щелкнул Илларион пальцами, подзывая пса, — разыграем друга? — пес преданно смотрел на хозяина. — Ты готов выполнить любое приказание, как солдат? — Забродов подмигнул доберману, тот согласно кивнул, этому трюку он был обучен еще до инструктора. — Значит, ему понадобился переводчик с арабского?
Забродов направился в коридор. Пес, цокая по паркету когтями, последовал за ним.
— Так, так, — приговаривал Илларион, присаживаясь на корточки. — Арабская литература.
Книги на арабском занимали две полки огромного стеллажа. Среди книг, на корешках которых виднелась вязь, понятная в Москве лишь посвященным, нашлось пять словарей. Три из них старые, антикварные издания, если берешь их в руки, тут же начинаешь испытывать волнение.
— Эти не пойдут, — Забродов отправил их на полку и взял в руку современный арабо-английский словарь. — Нюхай, хорошенько нюхай, — он поднес словарь прямо к морде пса. Тот послушно принюхался. — Все книги, как и люди, пахнут по-разному, — усмехнулся Забродов и поставил словарь на полку в первый ряд. Искать! — приказал он доберману.
Тот обнюхал корешки книг и принялся тыкаться носом в нужный, синий, с золотым тиснением.
— А достать тебе его слабо? — Забродов пальцем чуть выдвинул книгу.
Пес лапой вывалил словарь на пол и радостно заурчал.
— Поднять! Взять! — приказал Забродов. Доберман при помощи лап исхитрился-таки изогнуть книжку в мягкой обложке и несильно сжал ее зубами.
— Дай!
Пес положил словарь на колени Иллариону.
— Теперь усложним задачу.
Забродов уже завелся. Все, что он ни делал, он старался делать по максимуму. Расчистил место во втором ряду книг, где стояли те тома, до которых у него никогда не доходили руки. Затем поставил книжки на место.
— Искать! — приказал он.
Псу пришлось повозиться, пока он не вывалил на пол штук пять толстых томов первого ряда. Делал он это достаточно забавно, и обычно ужасно педантичный в отношении книг Забродов все-таки смирился с тем, что тома валяются по полу, а пес стоит на них лапами. Доберман исхитрился-таки вытащить лапой из второго ряда хорошо обнюханный словарь, уже без команды схватил его в зубы и сунул Забродову.
— Молодец! Со мной скоро человеком станешь.
Словарь спрятался во втором ряду. Забродов вернул тома на место и уселся в гостиной в кожаное кресло с газетой в руках. Пес лежал у его ног.
Когда над дверью задребезжал звонок, Забродов выдержал паузу и неторопливо направился открывать. Времени между звонком и щелчком замка было ровно столько, чтобы начать нервничать. На лице Мещерякова, когда он переступил порог, прочно держалась глуповато-виноватая улыбка.