Лестница в торце мансарды почти вертикально уходила вверх, и, чтобы не свалиться с нее, приходилось держаться за прибитую к деревянной стене толстую веревку. Чердак был небольшой, почти все пространство под крышей занимали комнаты. Пробираться приходилось, пригнув голову. Два слуховых окна, давно не мытые и заросшие паутиной, освещали помещение.
Аркаша отыскал старый велосипед, разобранную кровать, пару жестяных леек. Единственной надеждой оставался грубо сколоченный из мохнатых на ощупь досок шкаф, зажатый между стропилами. Дверца его никак не хотела открываться, пока Галкин-младший не обнаружил незамысловатую защелку — толстый загнутый гвоздь.
Когда дверца открылась, Галкин ахнул. На нижней полке стоял пластмассовый ящик, а в нем стройными рядами выстроились, двадцать бутылок водки с винтовыми пробками. Еще три бутылки лежали наверху. Обычно разборчивый в выпивке, Галкин даже не стал задумываться, какого завода и какого качества водка.
«Да с таким багажом, — подумал он, — можно от Москвы до Владивостока на поезде проехать, и время пролетит, как один день!»
Охранники сидели на первом этаже в специальной комнатке, сообщавшейся с холлом, чтобы держать под контролем дверь, выходившую на крыльцо.
Добычу вполне могли отобрать, и Аркаша принялся рассовывать бутылки по чердаку и по мансарде. Для этого он использовал все обнаруженные им тайники. Привязывал бутылки под матрасами кроватей, засовывал их между решеткой и черепицей. Три бутылки засунул под куртку и подошел к слуховому окну. Отсюда участок был как на ладони. Старые деревья тут не росли, только кусты, цветочные клумбы.
Неподалеку от крыльца стоял джип с открытой дверкой. В замке зажигания торчали ключи, и брелок мерно покачивался под порывами ветра. Проезд вел к воротам, сколоченным из досок и обитых снаружи жестью. Вид машины вызвал у Аркадия Галкина такую же бурю эмоций, какую мог вызвать вид голой женщины у человека, несколько лет отсидевшего в тюрьме и недавно ступившего в обычную жизнь.
Увиденное моментально изменило планы Аркаши. Если до этого он хотел просто напиться, то теперь почувствовал, что и часа не пробудет в заточении. В ситуации, когда человеку чего-то позарез захотелось, мозг работает очень быстро. Человек даже не думает, интуиция сама подбрасывает ему решения.
Слуховое окно, в отличие от роллет, приводимых в движение с центрального пульта, открывалось легко. Раму держали лишь четыре гвоздя. Аркаша аккуратно отогнул их топором, найденным на чердаке, и поставил ее возле стены. Свежий воздух ударил ему в лицо.
Галкин-младший высунул голову и осмотрелся. Весь фасад дома покрывали шпалеры для дикого винограда или хмеля — в ботанических тонкостях сын олигарха не разбирался. По ним вполне можно было спуститься вниз. Но пока еще он чувствовал, что охрана бдительна. Пока он слоняется по дому, охранники спокойны, но если хоть на секунду в доме прекратится шевеление, они сразу же насторожатся и придут с проверкой.
«Сюда они не станут ходить, особенно, если я буду внизу».
Спрятав три бутылки под куртку, Аркаша спустился в спальню. Охранник лишь выглянул на лестницу и, убедившись, что Аркаша на месте, вновь исчез.
Галкин, злорадно ухмыляясь, спрятал бутылки под кровать и громко крикнул:
— Эй, тюремщики, пайку несите!
— Дождись обеда, — крикнул охранник снизу.
— Ты что, козел, не знаешь, у меня язва? Если откроется, папашка тебе голову открутит!
Внизу воцарилось молчание, потом послышалось шушуканье.
«Советуются, что делать», — подумал Галкин, у которого никакой язвы отродясь не было.
Через пять минут недовольный, но молчаливый, к счастью для Галкина, охранник появился с тарелкой в руках. На ней лежали три сорта бутербродов. В свободной руке охранник нес бутылку минеральной воды.
— «Боржоми» или «Ессентуки»? — поинтересовался Галкин.
— Хрен его знает, — разглядывая итальянскую бутылку, сказал охранник, горы со снегом нарисованы, наверное, «Боржоми».
— Ты что, не знаешь, где Кавказ, а где Альпы?
— Не бывал, — сухо ответил охранник и спрятал в карман татуированную руку.
— Я там каждый год бываю, на лыжах катаюсь, баб трахаю, денежки трачу, при слове «бабы» у охранника появилась глупая ухмылка, которую Аркаша тут же расценил по-своему. — Слушай, у тебя, случайно, выпить нету? — заговорщическим шепотом принялся говорить он, подбираясь к охраннику.
— У тебя ж язва!
— Самое дело «беленькой» полечиться. От всего помогает, дезинфицирует.
— Нет, строго-настрого запрещено.
— Неужели вы такие мужики, что выпить с собой не взяли?
Охранник вздохнул. По его глазам было видно, что водка у него припасена, но, зная характер Аркаши, он не рискнул предложить ему водку.
«Выберется на свободу, — подумал парень, — обязательно папаше заложит. Такой уж сучонок!»
— Что ж, на «нет» и суда нет, — весело блеснул глазами Аркаша и выпроводил охранника из спальни.
Затем откупорил бутылку водки и, как святой водой, принялся кропить ею помещение. Облил себе грудь, подкладку куртки. Пустую бутылку поставил на ночном столике. Кропить из второй бутылки было уже практически нечего, и так удушливый спиртовой запах стоял в небольшой спальне.
«Черт, и умывальника тут нет! Хреновый дом», — подумал Аркаша и, наконец, нашел, куда пристроить содержимое второй бутылки.
— Даже если не удастся, у меня в запасе еще водка есть, — бормотал он, выливая водку в вазон с цветами.
На дне бутылки осталось граммов сто, не больше. Аркаша взглянул на часы. С момента ухода охранника прошло десять минут.
— Подожду еще пяток, а тогда устрою им представление! — Аркаша принялся жевать бутерброды.
Жуя, Галкин-младший рассуждал о своей жизни и о цене свободы. И тут его осенило, он нашел корень зла.
«Ах ты, сучара, это же все из-за тебя! Я здесь вообще ни при чем. Ты-то, падла, может, сейчас пьешь, трахаешься с кем-нибудь, ходишь где хочешь. Может, по подиумам маршируешь, деньги у тебя в сумочке хрустят. Ничего, будет и на моей улице праздник, а ты, Лилька, свое получишь!» — Аркаша еще раз взглянул на часы.
Отведенные им самим пять минут прошли. Он приблизился к зеркалу и принялся на выбор корчить гнусные рожи. Выходило замечательно. Он пустил слюну, измазал бутербродом с икрой рубашку на груди, смочил минералкой и взъерошил волосы. Впечатление было такое, будто он вспотел до мокрого состояния.
Аркаша отступил на шаг, чтобы увидеть себя в полный рост.
«Ни дать, ни взять в стельку пьяный. Недопитая бутылка в руке, пустая бутылка на столике, искореженные, погрызенные бутерброды. Картина очень убедительная. Еще бы обмочиться. Но это уже другой жанр. Во всем нужна мера».