— Я должна с ним переговорить. Борис Аркадьевич! — закричала журналистка. Галкин исчез за дверью.
— Вот видите, вы свободны.
Журналистка, раздосадованная, невнятно пробормотала проклятия.
— Что, сорвалось? — спросил ее коллега из толстого и скучного журнала по экономике, когда журналистка обнаружила, что ее место на кожаном диване занято. Свободным оставался лишь тонкий подлокотник, на котором долго не высидишь.
— Сорвалось…
— Все ищут встречи с ним. Он всем отказал, даже нашему журналу, хотя раньше подобного не случалось. Он даже прикормленных журналюг к себе не подпускает, не то что тебя, — и журналист захихикал, глядя на то, как девушка устраивается на неудобном подлокотнике. — Садись лучше мне на колени.
— Нет уж, дождусь, когда кому-нибудь из вас приспичит отлить, журналистка закурила и нагло пустила дым в бороду экономическому обозревателю.
А тем временем Аркадия уже вели по служебной лестнице. На его плечах была чужая серая куртка. Сын боялся встречи с отцом, но хмель еще не до конца выветрился, и он пытался хорохориться.
Прежде чем войти в номер, он вскинул голову и расправил плечи, отчего тут же икнул. По тому напряжению, которое возникло у охранника, он понял, что за дверью с золоченой ручкой находится его отец.
Борис Аркадьевич сидел в кресле напротив окна спиной к двери и не сразу обернулся, когда Аркадий переступил порог. Он заставил сына понервничать, и когда услышал робкое «Добрый вечер» поднялся и с презрением посмотрел на Аркадия. Так смотрят на использованный презерватив, оказавшийся на видном месте.
— Ты пьян, свинья!
— Я… ничего, — Аркадий опять икнул. — Я не хотел. Папа…
— Альберт Семенович, займись им, приведи в чувство. Я вернусь минут через пятнадцать. Этого времени тебе хватит?
Врач уже распаковывал саквояж. Борис Аркадьевич двинулся прямо на сына, и тому пришлось отшатнуться.
— Смердит от тебя, как от барыги. Аркаша обреченно сел на широкую кровать и принялся развязывать шнурки ботинок. Запутался в них.
— Лучше куртку снимите, — попросил врач. Аркадий нехотя повиновался.
— О, да у вас раны?
— Да, — недовольно проворчал Галкин-младший, поглядывая на окровавленный пластырь, криво наклеенный на предплечье. — Собака бешеная покусала, сучка в руку вцепилась.
— Нет, это у вас не укус, — осторожно отклеив пластырь и оглядев рану, констатировал доктор, — это резаная рана.
— Колотая, — уточнил Аркадий.
— Обработаем, немного придется потерпеть. Можно и не зашивать, не такая она и широкая.
Аркадий прилег и скрипел зубами, пока врач обрабатывал рану. Он наложил на предплечье аккуратную повязку.
— Что пили? — вкрадчиво поинтересовался доктор.
— Хрен его знает! Сперва «Текилу», а потом уже не помню.
— Золотую или серебряную?
— Золотую, дешевую я не употребляю.
— Не курили, не кололись, не нюхали? — продолжал уточнять врач.
— Нюхал лишь потных баб, — скривился Аркаша.
— Это ничего, — улыбался доктор, — сейчас сделаю пару инъекций, и вы придете в себя.
— Мне бы поспать.
— Нельзя, — сказал Альберт Семенович, — Борис Аркадьевич хотел с вами поговорить.
— Я не хочу, — пробормотал Аркаша, целиком отдавшись в руки врача.
Он чувствовал, как тот ищет иголкой вену, чувствовал, как животворящая жидкость вливается в кровь. Минут через десять ему полегчало, мозг просветлел, он ощутил прилив сил.
— Что это вы мне вкололи? — поинтересовался он, садясь на кровать.
— Мягкое средство, — уклончиво ответил врач, — часто его применять не следует, но в экстренных случаях можно. По-моему, вы теперь в полном порядке, — и доктор отступил на несколько шагов, как художник, любующийся только-только оконченной картиной. — Даже щеки порозовели. — Затем врач вплотную приблизил лицо к лицу Аркадия и попросил:
— Смотрите в глаза. Налево, направо, вверх, вниз. Полный порядок! — он радовался, как ребенок.
Без стука вошел Борис Аркадьевич.
— Готово, — сказал врач, демонстрируя Аркадия.
— Благодарю.
Врач покинул номер, понимая, что Галкин-старший хочет остаться с сыном наедине. В двери стояли два телохранителя в добротных черных костюмах, в белых рубашках, при галстуках, с бэджами на лацканах.
— Сейчас мы с тобой выйдем к журналистам. Ты не произнесешь ни слова, можешь лишь кивать головой, желательно впопад.
— Да уж…
— Ты меня понял?
— Журналисты? Зачем?
— Это не твое дело. Ты больше мне вопросов не задавай, потому что если ты произнесешь еще хоть слово, я тебе за Лилю голову откручу!
— Я не хотел, папа, она сама…
— Заткнись, урод!
— Все, все, папа, я молчу.
Галкин-младший понял: он пока не прощен, но если сегодня вечером все пройдет хорошо и в ближайшее время он будет паинькой, отец вытащит его и на этот раз.
— Я все понял! Я решился, я изменю свою жизнь. Ты будешь мной доволен, слышишь, папа?
— Я тебе не верю, ни одному твоему слову, хотя хотел бы. Одевайся!
В шкафу на плечиках висел костюм. Когда Аркадий одевался, руки его тряслись, он никак не мог завязать галстук.
— Ненавижу! — прошептал Аркадий, швыряя дорогой галстук на кровать.
— Очки надень!
Причесавшись, Галкин-младший надел черные очки и стал рядом с отцом. Оба они отражались в большом зеркале стенного шкафа.
— Вроде, ничего, — прошептал Борис Аркадьевич, — немного на человека стал походить. Жаль, что ненадолго тебя хватит.
— Папа, навсегда! Если хочешь, я буду носить только строгие костюмы.
— Дело не в костюмах, а в голове.
— Папа, я постригусь!
— Вряд ли это что-нибудь изменит.
— Папа, я изменюсь!
— Мы с тобой поговорим потом, ты меня достал. Отец и сын вышли из номера. Охранники сопровождали их, олигарх с сыном шли к конференц-залу. В холле Галкин-старший остановился, на его лице появилась улыбка, искренняя и бесшабашная. Он знал, что нравится журналистам. Перед журналистами все проблемы надо прятать внутрь, они должны видеть лишь улыбку.
Охрана находилась чуть впереди от хозяина, обозначая собой невидимую линию, которую нельзя переступать. Первой на этой линии, проворно соскочив с подлокотника, оказалась журналистка и вытянула вперед руку с диктофоном.