Вместе с такими практичными вещами, как пища, патроны и средство связи, у ящера оказалась кипа бумаг — столько Мойше не нашел бы и у десятка погибших землян. Среди бумаг Мойше заметил карту; в одном из ее секторов он узнал сеть улиц Сент-Олбанса.
На карте имелись надписи, сделанные непривычным почерком ящеров. Мойше попытался их разобрать. В Варшаве ему довольно быстро удалось выучить буквы письменного языка ящеров, поскольку уже приходилось сталкиваться с разными алфавитами — идиш, иврита, а также польского и немецкого языков. Проблема состояла в том, что если прочитать слова он мог без труда, то смысл их часто оставался для него недоступным. Он успел узнать лишь самые употребительные слова на языке ящеров.
— Очень жаль, — пробормотал он, складывая бумаги в свою медицинскую сумку.
Кто-нибудь сумеет прочитать, что там написано. Количество английских ученых, способных разобраться в любой проблеме, поражало Русецкого.
Ему пришлось повозиться, прежде чем удалось открыть поясные сумки; очевидно, ящеры пользовались когтями. На пол выскользнул плотный прямоугольник размером с визитную карточку.
Он поднял его, перевернул — и понял, что перед ним трехмерная фотография ящера, умершего только что. Буква за буквой он прочитал его имя: Экреткан.
Интересно, подумал Мойше, каким он был, как жил до прилета на Землю, что думал о войне, прежде чем стал ее жертвой? На фотографии ответа он не нашел. Рядом с фотографией обнаружился сложный зелено-золотой лабиринт, напомнивший ему раскраску погибшего ящера. Наверное, раскраска показывала звание Экреткана и род войск, но Мойше не знал, что означает узор.
Мойше засунул фотографию в медицинскую сумку. Затем просмотрел оставшееся имущество ящера, пытаясь найти какие-нибудь личные вещи Экреткана, которые помогли бы ему понять, что представлял собой погибший. Даже у нацистов были родители, жены, дети и собаки — они часто носили с собой их фотографии. Но не Экреткан. Среди его вещей Мойше обнаружил еще два снимка самого ящера, на одном из них — рядом с хитрой штуковиной, отдаленно напоминающей четырехколесный мотоцикл, на другом — его тело украшала значительно более простая раскраска.
Кроме того, Мойше обнаружил несколько обычных фотографий каких-то диковинных устройств.
«Дом, милый дом», — подумал он. И еще Мойше нашел снимок улицы, напомнившей ему Нью-Йорк, каким он видел его в кино, только более впечатляющий: высокие здания из стекла и стали, множество транспорта, толпы спешащих куда-то ящеров. «Его родной город?»
Он разложил фотографии на земле и долго смотрел на них, пытаясь составить общее впечатление. Если Экреткан — самый обычный самец, что в таком случае можно сказать о жизни Расы в целом? Неужели существование каждого из них столь же бесплодно и безрадостно, как эти фотографии? Самцы, которых Мойше встречал в Варшаве, казались вполне довольными жизнью и порой ужасно напоминали людей.
— Ну и что? — пробормотал он.
Еще в Варшаве Мойше узнал, что у Расы существуют сезоны спаривания, но что такое семья, им не известно. Ящеры считали сексуальные обычаи людей странными и отталкивающими, впрочем, у людей ящеры тоже особой симпатии не вызывали. Русецки еще раз изучил фотографии, пытаясь найти на них какие-нибудь ключевые детали — так ученый изучает сложный отрывок из Талмуда.
Самое главное различие между людьми и ящерами состоит в том, что у ящеров нет семьи. Следовательно, напрашивается очевидный вывод: когда ящеры не работают, они проводят время в одиночестве. Наверное, им такая жизнь нравится. На фотографиях Экреткан изображен один — или его пустая квартира, что подтверждало гипотезу Мойше.
Ну, а какие выводы можно сделать из фотографий, снятых на улице инопланетного города? Мойше взял одну из них, отложил в сторону и вновь принялся размышлять о семьях. Ящеры не знают, что такое семейные узы, однако из этого не следует, что они чувствуют себя одинокими. Просто семья не мешает ящеру сохранять верность интересам Расы.
Мойше кивнул, довольный собой. Все сходится. Пока в его гипотезе не видно никаких противоречий. Ящер прежде всего верен самому себе и Расе в целом. Раса и Император важны для каждого самца, как народ и фюрер для нацистов.
Мойше положил фотографии и остальные вещи Экреткана в медицинскую сумку, вылез из воронки и зашагал в штаб полка. Пусть другие оценят его находки. Интересно, совпадут ли его выводы с мнением экспертов, изучающих ящеров?
* * *
— Знаешь, сержант, — сказал Бен Берковиц, заложив руку за голову и откидываясь на спинку стула, — ящеры могут легко превратить любого психиатра в meshuggeh. Мне ли не знать — я сам психиатр. — Он немного помолчал. — Ты понимаешь, о чем я говорю? Не обижайся, но ты ведь не из Нью-Йорка?
Сэм Игер рассмеялся.
— Я из Небраски. Но я знаю, сэр, что вы имеете в виду. Что-то вроде сумасшедшего, верно? Я играл в бейсбол с еврейскими ребятами; они часто повторяли это словечко. Только я не понимаю, почему ящеры сводят вас с ума? Ну, кроме того, что они ящеры?
— А что ты знаешь о психиатрии? — спросил Берковиц.
— Совсем немного, — признал Игер.
В фантастических журналах он читал пространные статьи о физике и даже поразительные вещи о языках, связанные с путешествиями во времени, но о психиатрии там ничего не было.
— Ладно, — спокойно сказал Берковиц. — Один из основных принципов фрейдистского анализа базируется на сексуальных устремлениях человека и конфликтах, которые с ними связаны.
— Не хотелось бы никого обижать, сэр, но мне кажется, что не нужно быть психиатром, чтобы это понимать. — Игер с довольным видом рассмеялся. — Когда я вспоминаю, какие безумные поступки совершал, чтобы уложить в койку…
— Да, и я тоже, более того, я и сейчас к ним прибегаю. — На руке Берковица не было обручального кольца. Многие женатые мужчины не носят кольца, но в данном случае Сэм явно имел дело с холостяком. — Но ты совершенно прав, будь все так просто, любой бы понял, что к чему. Однако на самом деле наши проблемы гораздо сложнее. Фрейд связывает секс со многими вещами, которые на первый взгляд не имеют к нему ни малейшего отношения: стремление к соревнованию, побуждение к творчеству, отношения с людьми одного с тобой пола. — Он быстро поднял руку. — Пойми меня правильно — я имею в виду не однополый секс.
— Все в порядке, капитан, я вас понял, — ответил Сэм.
Хотя Бен Берковиц и был психиатром, он вел себя как нормальный парень. Игер еще не знал, что психиатр должен вести себя как самый обычный человек.
— Итак, ты продолжаешь следить за ходом моих рассуждений? — спросил Берковиц.
— Думаю, да, — осторожно ответил Сэм. — Я никогда не пытался связать секс с вещами, о которых вы говорите, но, возможно, вы правы.
— Ты хочешь сказать, что готов принять такое допущение?
— Думаю, да, — повторил Сэм.
Берковиц рассмеялся. Он был обаятельно уродлив; когда он улыбался, то выглядел на восемнадцать лет — как один из смышленых парней (иногда их называли умниками), охотно писавших письма в фантастические журналы.