— Следующим тосевитам следует прибыть на допрос…
Его польский акцент был ужасным, а уж как он исковеркал имя Шмуэль, и вовсе не передать.
Тем не менее Мордехай вышел из строя, не испытывая никакой тревоги. Они уже допрашивали его два или три раза. С точки зрения ящеров, допрос являлся серией вопросов. Они знали о пытках, но подобный образ действий вызывал у них отвращение. Иногда Анелевич даже наслаждался иронией происходящего. Его допрашивали без особого старания. Для ящеров он оставался обычным Большим Уродом, пойманным с оружием в руках.
Войдя в деревянный сарай, в котором располагался штаб ящеров, Мордехай начал потеть. Страх тут был ни при чем; ящеры старались поддерживать в своих домах привычную для себя температуру. «Как в Сахаре», — подумал Мордехай.
— Шмуэль, ты пойдешь во вторую слева комнату, — сказал на отвратительном идиш ящер-охранник.
Мордехай послушно направился в комнату номер два. Здесь его поджидали ящер достаточно высокого ранга — Мордехай давно научился разбираться в раскраске — и переводчик-человек. Другого он и не ожидал. Лишь немногие ящеры владели человеческими языками и могли эффективно допрашивать пленных. Переводчика звали Якуб Кипнис. Он обладал хорошими способностями к языкам — работал переводчиком еще в Варшаве, и у него наладились прекрасные отношения с ящерами.
Якуб узнал Мордехая, несмотря на курчавую бороду и давно не стриженные волосы.
— Привет, Анелевич, — сказал он. — Вот уж не ожидал, что увижу тебя здесь.
Мордехаю не понравилось выражение бледного лица Кипниса. Некоторые из тех, кого нацисты назначили марионеточными правителями варшавского гетто, всячески раболепствовали перед ними. Такие же люди нашлись, когда к власти пришли ящеры.
Сидевший рядом с Кипнисом ящер раздраженно заговорил на своем языке. Анелевич понял, что ящер спрашивает, почему Якуб назвал пленного неправильным именем.
— Это ведь самец Шмуэль, не так ли?
Мордехай решил продемонстрировать, что расслышал свое имя.
— Да, Шмуэль — это я, — сказал он, прикоснувшись к полям матерчатой шляпы, и постарался придать своему лицу идиотское выражение.
— Недосягаемый господин, этот самец сейчас называет себя Шмуэлем, — вмешался Якуб Кипнис. За его речью Мордехаю было следить значительно проще: Кипнис говорил медленнее и о чем-то размышлял между словами. — В Варшаве его знали под именем Мордехай Анелевич.
Бежать? Совершенно безнадежно. Даже если охранник-ящер не пристрелит его на месте, как он выберется из лагеря? Ответ прост: никак.
— Ты Анелевич? — спросил он, показывая на Кипниса.
Может, удастся запутать ящера?
— Нет, лжец, это ты! — сердито сказал переводчик.
Ящер принялся издавать звуки, напоминающие скрежет и шипение сломанной паровой машины. Они с Якубом Кипнисом обменивались фразами с такой быстротой, что Мордехай уже не мог за ними уследить.
— Если это Анелевич, — наконец заявил ящер, — то его захотят вернуть в Варшаву. Ему придется за многое ответить.
Анелевич покачал головой — ну почему он понял именно эти два предложения?
— Недосягаемый господин, это Анелевич, — настаивал Кипнис, который вновь стал говорить медленнее. — Отправьте его в Варшаву. Губернатор его узнает. — Он замолчал. — Нет, Золраага перевели в другое место. Но его помощники узнают Анелевича.
— Вполне возможно, — не стал возражать ящер. — Некоторые из нас научились отличать одного Большого Урода от другого. — Судя по его тону, он не считал данное достижение достойным упоминания. Он перевел взгляд на охранника, стоящего за спиной Анелевича. — Отведите этого самца в камеру, чтобы он не успел ни с кем войти в контакт до тех пор, пока мы не отправим его в Варшаву.
— Будет исполнено, — ответил охранник на языке ящеров. Сделав угрожающий жест стволом автомата, он сказал Анелевичу, переходя на идиш: — Ну, пошел.
Мордехай бросил на Якуба Кипниса ядовитый взгляд. Поскольку он продолжал делать вид, что не имеет никакого отношения к Мордехаю Анелевичу, большего он позволить себе не мог. Ему ужасно хотелось сказать предателю все, что он о нем думает, но пришлось утешиться мыслью о том, что судьба человека, предавшего свой народ, всегда остается незавидной. Теперь, когда времена нацистов миновали, у многих евреев появилось оружие.
— Ну, пошел, — повторил охранник.
Анелевичу ничего не оставалось, как первому выйти в коридор. Переводчик что-то сказал охраннику, который остановился на пороге.
И тут мир взорвался.
Такой была первая мысль Анелевича. Он отлично знал, что такое воздушный налет — Варшаву сначала бомбили нацисты, а потом ящеры. Еще мгновение назад Мордехай мрачно шагал по коридору навстречу новым неприятностям, которые ждали его в Варшаве. А в следующий миг его отбросило к дальней стене, одновременно проломились и рухнули вниз потолочные балки, сквозь зияющие дыры стало видно серо-голубое небо.
Он с трудом поднялся на ноги. В двух метрах у него за спиной лежал охранник и тихонько шипел. Окно в комнате допросов вылетело от взрывной волны, и ящер был усыпан осколками, как шрапнелью. Рядом валялся его автомат.
И хотя в голове у Анелевича шумело, он схватил оружие и выстрелил в ящера-охранника. Затем заглянул в комнату, из которой его только что вывели. Ящер, который вел допрос, лежал на полу, ему было уже не суждено подняться на ноги: осколок стекла пронзил его горло.
Случайности войны — Якуб Кипнис почти не пострадал. Он поднял голову, увидел Мордехая с автоматом в руках и сделал жалкую попытку улыбнуться.
— Немецкая летающая бомба… — начал он.
Мордехай уложил его короткой очередью, а затем сделал контрольный выстрел в ухо.
Он позаботился о двух ящерах и человеке, которые знали его настоящую фамилию. За спиной Мордехая раздался сигнал тревоги, и он испугался, что это из-за него, но тут же почувствовал запах дыма — здание горело. Он положил автомат и выбрался наружу через выбитое окно (поцарапав осколком руку). Если повезет, никто не узнает, что он здесь был, не говоря уже о том, что Кипнис его выдал. Неподалеку из огромной воронки поднимался дым.
— По меньшей мере тонна, — пробормотал Мордехай, который знал о бомбах и воронках гораздо больше, чем ему хотелось. На краю кратера валялся кусок корпуса летающей бомбы.
Он не стал его разглядывать. Ракета или бомба не просто разбила административное здание, где располагалось все лагерное начальство. Она взорвалась посреди двора. Повсюду валялись тела и куски тел. Стоны и крики о помощи на нескольких языках раздавались со всех сторон. Многие — имевшие несчастье оказаться ближе других к месту взрыва — уже больше никогда не будут стонать и звать на помощь.
Анелевич помчался к раненым, чтобы хоть кому-нибудь помочь. На ходу он пытался понять, случайно ли упала сюда бомба. Если немцы хотели попасть в центр лагеря, то лучшего места не придумаешь. Но ведь многие из пленных — немцы. Если же они намеревались атаковать, например, город — тогда ракета очень сильно отклонилась в сторону.