– Мужчина поступает так, как считает нужным, – сказал Гай Филипп. – Много лет назад, когда я был совсем молодым, я воевал на стороне Мария, в то время как мой ближайший друг сражался за Суллу. Пока длилась гражданская война, я готов был убить его, если бы смог. Но спустя несколько лет после окончания войны мы случайно встретились в таверне и, как прежде, пили вино до упаду. Пусть так будет и у нас с тобой когда-нибудь.
– Пусть будет так, – шепнул Марк, чувствуя слезы на своем лице.
Виридовикс тоже обнял Гая Филиппа:
– Пусть меня съедят вороны, если я не буду скучать без тебя, толстокожий суслик!
– Мне тоже будет не хватать тебя, большой дикарь!
Привыкшие держать все чувства при себе, Горгидас и Квинт Глабрио обменялись взглядами, тяжело вздохнули, но не сказали ни слова.
– Нет смысла говорить о нашем решении солдатам, иначе весь лагерь загудит, как потревоженный улей, – решил Марк. – Утром, после завтрака, они все узнают. Это хорошее время для раздумий, пусть они делают свой выбор, а мы до тех пор помолчим.
Все четверо согласно кивнули.
Они медленно возвратились в лагерь, каждый знал, что скоро расстанется надолго с друзьями, и был погружен в свою думу. Дикие крики, доносившиеся из-за городских стен, вторгались в их мысли. Вопли в городе производят такое впечатление, что за стенами кипит бунт, а не празднество, горько подумал трибун и мысленно проклял Сфранцезов за то решение, которое вынужден был принять.
Часовые провожали своих офицеров взглядами, солдаты таращились на них, когда те проходили мимо.
– Черт бы тебя побрал! – рявкнул на одного из них Виридовикс. – У меня еще не отросла вторая голова и красных перьев на роже не появилось, так что нечего пялиться, как на чудище!
Вспышка кельта оказалась в этот раз весьма кстати – легионеры вернулись к ужину, разговорам и игре в кости.
– Я вас покину, мне нужно еще помочь раненым, хотя методы мои грубы и несовершенны, – сказал Горгидас.
К большому своему неудовольствию, он все еще лечил раны и болезни настойками и мазями, шинами для переломов и повязками. Нейпос уверял, что у грека есть все необходимые качества, чтобы выучиться видессианскому искусству исцеления, но пока что усилия врача были бесплодны. Скаурус подозревал, что это было одной из причин, побудившей его остаться в Видессосе.
Квинт Глабрио последовал за врачом и сказал ему что-то так тихо, что Скаурус не смог расслышать слов, но увидел, как грек утвердительно склонил голову.
Кто-то вытащил бурдюк с вином. Виридовикс потянул носом и двинулся вперед, притянутый пряным запахом так же верно, как железный гвоздь магнитом.
Хелвис спала, когда трибун скользнул в палатку. Он коснулся ее щеки, жена шевельнулась, потом медленно, чтобы не разбудить Мальрика и Дости, поднялась с постели.
– Уже поздно, – сказала она, протирая глаза. – Что тебе нужно, Марк?
Скаурус коротко рассказал Хелвис о плане ее брата. Она не произнесла ни слова, пока трибун говорил о встрече с намдалени, и, только когда он закончил, спросила:
– Что ты будешь делать?
Вопрос был задан безразличным голосом, но за сдержанностью Хелвис трибун легко угадал напряжение, с которым она ждала ответа.
– Я пойду с ними, – сказал Марк. Причины его поступка не имели сейчас значения. Даже в темноте он увидел, как широко раскрылись ее глаза.
– Ты пойдешь? Мы пойдем? – Хелвис неловко улыбнулась. Она ожидала отрицательного ответа и готова была взорваться. Затем, забыв о спящих детях, громко и счастливо рассмеялась, обвила руками шею Скауруса и поцеловала его в губы.
Радость ее не улучшила настроения Марка. Он все еще был подавлен принятым решением, и ее счастье только усилило сомнения, одолевавшие его. Сияющая Хелвис не замечала сумрачного настроения трибуна.
– Когда мы двинемся в путь? – спросила она, тут же со свойственной ей практичностью переходя к делу.
– Я полагаю, дня через три, – неохотно ответил Марк. Названный им срок делал грядущее событие болезненно реальным.
Мальрик проснулся и сердито сказал:
– Вы слишком много говорите. Я хочу спать.
Хелвис подхватила его и прижала к себе.
– Мы много говорим, потому что счастливы. Мы скоро поедем домой.
Слова ее ничего не сказали малышу, родившемуся в Видессосе и не представлявшему жизни вне походного лагеря.
– Как мы можем вернуться «домой»? – спросил он. – Ведь мы уже дома.
– Интересно, как ты объяснишь ему это противоречие? – улыбнулся трибун.
– Цыц, – сказала Хелвис, качая на руках сонного малыша. – Благодарение Фосу, он скоро узнает, что значит это слово на самом деле. И спасибо тебе, милый, за то, что ты дашь ему эту возможность. Я так люблю тебя за это.
Скаурус кивнул. Даже приняв решение, он все еще боролся с собой, и похвала показалась ему незаслуженной.
Рано утром трибуна разбудил шум. Он с трудом раскрыл слипающиеся глаза, выругался и резко вскочил с постели. Первой ему в голову пришла мысль, что солдаты узнали о его решении уходить в Намдален. Он быстро накинул плащ и вышел из палатки. Хаос в лагере легко мог превратиться в мятеж.
Вместо того чтобы стоять, как обычно, на утренней поверке перед своими палатками, легионеры, оживленно переговариваясь, сгрудились у западных ворот лагеря, вглядываясь вдаль и указывая куда-то вверх, за палисад. Солдаты стояли стеной, и трибуну понадобилось несколько минут, чтобы пробиться в передние ряды. Но даже оказавшись там, он все же не понял, что произошло, что так взбудоражило римлян. Кажется, ничего особенного не видно…
Кто-то тронул его за плечо. Глаза легионера светились от радости, а крепкое скуластое лицо расплылось в улыбке:
– Вот это зрелище! А? Любо-дорого поглядеть!
Марк прищурил глаза, пытаясь понять, что же он проглядел. Впереди высилась насыпь Туризина, за ней были видны фортификационные укрепления города, мощные и молчаливые, как всегда.
Молчаливые… Безлюдные! – сообразил наконец трибун. На удивление тихими и заброшенными казались высокие двойные стены города в первых лучах рассвета – на них не было ни одного защитника. Марк чувствовал, что лицо его расплывается в глупой улыбке, но поделать с этим ничего не мог. Ему показалось, что он глотнул хорошего вина.
– Всем в сторону! Дайте дорогу! – крикнул Скаурус, пробираясь к самому палисаду. Обычно он старался не злоупотреблять своими командирскими правами, но сейчас был особый случай. Прямо перед ним высились Серебряные ворота, укрепления, о которые разбивались все атаки его солдат. Теперь они были распахнуты настежь, а зашедшие под арку три человека с факелами в руках приплясывали от радости и возбуждения, махали руками, подзывая к себе легионеров. Их крики далеко разносились в свежем утреннем воздухе: