— Трусливый шлюхин сын? Неплохо! — проговорил Вулгхаш. Каган принял это замечание насчет Туризина.
Похоже, он вполне поверил словам старшего центуриона — резкий голос ветерана, его суровое лицо были, казалось, просто созданы для злости.
Каган задумчиво переводил взгляд с одного римлянина на другого.
— Я ничего не знаю о странах, лежащих за восточным морем. Если не считать княжества Намдален и земель на южном берегу Моря Моряков, на наших картах ничего не отмечено. Сплошные белые пятна. Вы могли бы рассказать мне много полезного. — Он улыбнулся, показав крепкие желтоватые губы. — Кроме того, вы оба служили наемниками в Видессе. Не сомневаюсь, вы можете рассказать немало любопытного об Империи. Не хотели бы вы немного пожить у меня во дворце? Я велю подготовить для вас комнату. Думаю, мы неплохо провели бы вместе неделю-другую.
— Мы в восторге от этой великой чести, — снова солгал Вулгхашу Марк.
* * *
К огорчению римлян, каган сдержал обещание и постоянно проводил с ними время, задавая бесчисленные вопросы. Вместе с тем это не было в прямом смысле слова сбором информации о противнике, поскольку Вулгхаш интересовался родиной римлян не меньше, чем Видессом и имперской армией.
Скавр солгал только в одном: в том, что их родина находится за восточным морем. На остальные вопросы кагана трибун старался отвечать честно. Иногда они с Гаем Филиппом резко расходились в оценках. Марк был горожанином и родился в знатной и состоятельной семье, в то время как центурион был воспитан крестьянским трудом и легионом.
Вулгхаш умел быть хорошим, внимательным слушателем. Скавр снова и снова убеждался в том, что имеет дело с очень умным собеседником.
Секретарь по имени Пушрам — худощавый, смуглый человечек с большими ушами — записывал на пергамент рассказы чужеземцев. Он не задавал никаких вопросов и откровенно скучал, когда речь не касалась придворных сплетен. Скучающее выражение странно дисгармонировало с его невероятно подвижным лицом.
Как-то раз слуга подал собеседникам серебряное блюдо, на котором были разложены ломтики артишоков, запеченных в майонезе, сыре и луке. Вулгхаш взял с блюда один ломтик.
— Великолепно! — воскликнул он. — Намного лучше, чем обычно.
— Очень недурно, — вежливо согласился Марк, хотя, по правде говоря, нашел артишоки довольно пресными, а соус — чересчур острым.
Гай Филипп не отличался слишком разборчивым вкусом и потому свой кусок оставил недоеденным.
Однако Пушрам скроил восторженную гримасу.
— Великолепные артишоки! — вскричал он. — Приятнейшие на вид, нежнейшие на вкус, на языке так и тают! О, исполненные восхитительного вкуса и утонченнейшего аромата! Их можно готовить десятками способов, и каждый из последующих будет превосходить все предыдущие. Воистину, се — царь… Нет, позволь сказать больше: то каган среди овощей!
Скавру уже приходилось слышать изящную лесть при дворе видессианского Императора. Но все придворные речи имперцев даже близко не стояли рядом с этой липкой патокой.
— Кому охота быть царем, если надо мириться с таким дерьмом? — буркнул Гай Филипп по-латыни.
Вулгхаш вновь принялся расспрашивать римлян о жизни Империи. Пушрам и не подумал остановить медовое словоизвержение, что отнюдь не помешало ему записывать рассказы Марка. Пытаясь заставить секретаря замолчать, каган взял еще один ломтик артишока и, покривив губы, произнес:
— Я изменил свое мнение. Это блюдо отвратительно.
С быстротой, изумившей Скавра, подвижное лицо Пушрама исказила гримаса отвращения. Он выхватил ломтик артишока из пальцев Вулгхаша и швырнул на пол.
— Сколь омерзителен, тошнотворен и гнусен этот артишок! — завопил Пушрам. — Цвет его гадок, а сам он не питательнее обычной травы. От него одна только кислая отрыжка!
Он продолжал распространяться в том же духе и с той же энергией, с какой только что рассыпал артишоку неумеренные комплименты. Марк слушал, широко разинув рот. Вулгхаш бросил на Пушрама взгляд, оледенивший бы сердце любого человека. Но волна поношений артишоку не останавливалась.
— Довольно! — зарычал наконец Вулгхаш. — Разве только что ты не превозносил этот артишок до небес? А теперь ты осыпаешь его проклятиями!
— Разумеется, — невозмутимо ответствовал Пушрам. — Я ведь твой придворный, а не артишока. Значит, я должен говорить то, что доставляет удовольствие тебе, а не артишоку.
— Убирайся отсюда к дьяволу! — заревел Вулгхаш. Но каган уже смеялся. Пушрам быстро выбежал из зала. Вулгхаш покачал головой. — Ах, эти макуранцы! — проговорил он, обращаясь больше к самому себе, чем к римлянам. — Иногда мне и впрямь хочется, чтобы мой дед оставался в степи и никогда не завоевывал Машиз.
Марк указал рукой на блюдо с артишоками.
— И в то же время ты перенял много макуранских обычаев. Твой дед был кочевником. Он никогда не решился бы отведать такого блюда.
— Мой дед ел жуков, когда ему удавалось их поймать, — произнес каган и вздохнул. — Многие из моих соратников считают любой отход от старых кочевых обычаев преступлением. Иногда они правы. Какой смысл запирать женщин и отделять их от мужчин, точно рабынь? В обычаях степняков нет такой глупости. Разве женщины не такие же люди, как мы? Да, иногда кочевники правы… И все же тогда, в степи, мы оставались варварами. Глупые макуранцы с болтливыми языками и скользким обхождением жили куда лучше нас. Однако попробуй сказать это старому кочевнику, который не видит дальше своего овечьего стада! Заставь его выслушать тебя! Заставь-ка его повиноваться!
Скавр отлично понимал его тревогу. Трибун и сам чувствовал, что с тех пор, как легионеры попали в Видесс, они угодили в западню между двумя цивилизациями — собственной и видессианской.
Со стороны тронного зала до собеседников донесся какой-то шум. Марк уловил крики, в которых звучали сперва гнев, а потом страх. Два евнуха поспешили к двери. Телохранители Вулгхаша продолжали стоять невозмутимо, но трибун видел, как напряглись их руки, сжимающие рукояти сабель.
— Пустите меня, собаки, или вам придется пожалеть об этом!
При звуке этого голоса Марк и Гай Филипп тут же вскочили на ноги и схватились за мечи. Стражники бросились было к римлянам, мгновенно утратив показную невозмутимость.
— Стойте! — крикнул Вулгхаш, остановив одновременно римлян, и своих телохранителей. — Что происходит?
Скавр был избавлен от необходимости отвечать. Слуги, стоявшие у дверей в тронный зал, в ужасе расступились.
Каждый шаг входившего в зал человека отдавался гулким эхом, которого не мог поглотить даже мягкий шерстяной ковер. Эти приглушенные шага тяжелых сапог были единственным звуком, который нарушал внезапно наступившую мертвую тишину. Одежда князя-колдуна уже не была белоснежного цвета. Грязно-коричневые лохмотья развевались вокруг доспехов.