По-моему, в спальне княгини все было на своих местах. Разделась она накануне самостоятельно, поэтому ее платье было просто брошено на кресло, а ее вечерняя сумочка, в которой находился снятый ею золотой медальон-часики с бриллиантами, дорогое жемчужное колье и парадные кольца с обеих рук, лежала у нее под подушкой: я заметила ее торчащий наружу уголок. Возможно, грабитель ее не заметил в темноте — сумочка была из белой парчи. Никакого особенного беспорядка в спальне я не заметила.
Никаких подозрений ни на кого у меня нет, господин инспектор, и никаких собственных соображений по поводу смерти княгини Махарадзе у меня нет и не может быть. Да, я медик, и я видела черные пятна на шее княгини, но я не судебный эксперт. Я не утверждаю, но и не отрицаю, что княгиню задушили, у меня на этот счет, повторяю, нет никакого своего мнения: я потеряла пациентку и работодателя, только и всего. А все остальное — дело полиции, не так ли? Я ведь плачу налоги государству, а государство платит полиции. Мое дело как законопослушного гражданина — дать точные и подробные показания и говорить при этом одну только правду, разве не так?
Из показаний Эльжбеты Маковски, бывшей кухарки в доме княгини Кето Махарадзе.
Да, я эмигрировала из Польши по политическим соображениям. Я актриса и работала в небольшом варшавском театре. Наш режиссер поставил спектакль, который не понравился властям: в главном комическом герое зрители без труда узнавали генерала Ярузельского. Признать это власти не могли, но они пошли другим путем: театр закрыли, труппу разогнали, а режиссера посадили якобы за торговлю наркотиками — на самом деле ему их просто подкинули. Для меня дело осложнилось тем, что мой родной брат был членом «Солидарности», и вскоре он тоже был арестован. Брат передал мне из тюрьмы записку, где сообщил, что мною интересуется его следователь, и советовал мне при первой возможности бежать на Запад. Пока дело на меня не открыли, я продала все, что имела, и купила трехдневную туристическую путевку.
Один человек, с которым я была знакома еще в Варшаве, начал хлопотать о предоставлении мне политического убежища, но, к сожалению, дело с этим затягивалось, и он предложил мне временно поработать кухаркой у княгини Махарадзе. Да, «по-черному», как принято говорить. Нет, имени его я вам не назову, поскольку это не имеет отношения к смерти княгини Кето Махарадзе. Откуда я это знаю? Догадываюсь! Я ведь тоже читаю детективы, господин инспектор. Кроме того, я актриса и потому немного в характерах людей разбираюсь: так вот этот человек на такое крупное злодейство не способен. На мелкое? Возможно, но о мелких злодействах мы здесь речь не ведем, не так ли? А потому больше я о нем не скажу ни слова.
Да, вы правы, госпожа переводчица, консультант или графиня или все вместе, героические роли мне тоже играть приходилось, Орлеанскую деву, например.
А вот об этом, я думаю, теперь уже можно говорить: княгине это уже не может повредить. Я работала с шести утра до десяти вечера, готовила на целый дом, а платила мне княгиня Кето Махарадзе сто марок в месяц.
Нет, я не сама ушла — княгиня меня уволила. Понятия не имею почему! Я женщина крепкая, я работала и не унывала: у меня впереди была цель — получить право на жительство и на работу. Конечно, получив право на работу, я бы устроилась, пусть не в театр и не на киностудию, но ведь и не на кухню же! А пока у меня не было документов, надо было смириться, собрать силы и терпеть, и я готова была терпеть и дальше. Но неожиданно княгиня уволила сначала свою горничную Лию, а потом садовника и шофера, и последней — меня. Нет, причины она, конечно, не называла.
Да, у меня со всеми постоянными слугами в доме были прекрасные отношения, мы ведь все были в одинаковом положении. Да, вы правы, с сиделкой Евой отношения были прохладные. Не знаю почему, но уж так сложилось.
С княгиней Кето? Если говорить откровенно — отношения рабы и рабовладелицы. Я так это чувствовала.
Да, в тот день мы все явились в гости к старой княгине Нине, нашей общей любимице. Мы были там все вместе, и никто из нас этого скрывать не собирается, и все мы все время были на глазах друг у друга.
Нет, никто из нас не был приглашен заранее. Ни Анна, ни бабушка Нина и не знали, где нас искать: мы еще расставаясь договорились, что в следующий четверг непременно соберемся в последний раз. Потому что всех нас уволили внезапно, и мы не могли проститься с бабушкой Ниной. Да, мы все ее любили… И любим!
Мы и прежде собирались по четвергам, когда княгиня Кето уезжала на свои журфиксы: у бабушки Нины был свой «приемный день».
Да, мы уехали все вместе на машине, которую Айно одолжил у друга. Тогда мы жили кто где придется. У меня, например, вообще не было пристанища: ночью я работала в вокзальном ресторане судомойкой, а день проводила обычно за городом, там и отсыпалась. Да где придется — в лесу, на пляже, на берегу озера…
Да, в принципе это возможно, чтобы кто-то из нас потом вернулся в дом, но практически — навряд ли. Да, теперь мы все снова живем в одном месте, в американском общежитии для ожидающих политического убежища. Мы все благодарны за это инспектору Рудольфу Миллеру, это он сумел нас туда устроить.
Подробно? Пожалуйста! Мне даже приятно вспомнить тот вечер. Мы ведь не знали тогда, что он закончится убийством.
Айно подвез нас к дому княгини и оставил машину за углом — на всякий случай. Мы вошли через задние ворота, прошли через сад. Мы встали под балконом бабушки Нины и спели в ее честь… Нет, не серенаду, а старинную грузинскую песню «Светлячок». Потом мы поднялись наверх и очень славно провели этот вечер. Нам было весело и грустно одновременно — ведь мы расставались с бабушкой Ниной… Навряд ли мы решились бы продолжать наши «четверги», во всяком случае, об этом не было сказано ни слова. Даже бабушка Нина понимала, что это последний наш вечер…
А зачем нам было спускаться вниз по одному? Туалет был и наверху, им мы все и пользовались. Хотя нет, Анна спускалась вниз за бокалами, мы пили вино в тот вечер. Кстати, в первый и последний раз за все наши «четверги», обычно мы пили только чай. Ах да!.. Анна спускалась дважды: в первый раз она принесла бокалы для коньяка, и княгиня Нина отослала ее обратно — поменять их на бокалы для вина. Нет, она оба раза очень скоро возвращалась назад — одна нога там, другая здесь. Анна вообще все делает очень быстро.
Свет был на всей лестнице, ведущей с первого этажа на второй, где мы все жили до увольнения, и в мансарду; в гостиной внизу горел слабый верхний свет, был свет и в прихожей. Когда мы уезжали и проехали мимо дома, внизу света уже не было, светилась только стеклянная дверь, ведущая в прихожую с улицы.
Могу сказать точно: это было в десять часов с минутами. Дело в том, что обычно княгиня Кето возвращалась из гостей где-то около одиннадцати, а мы свои вечера заканчивали всегда не позднее десяти часов. Так было и в этот раз: кто-то сказал, что скоро десять, и мы стали прощаться.
Подозревать — это дело полиции. Я также не имею ни малейшего представления о том, кому может быть выгодна смерть княгини Кето Махарадзе. А вот на ваш вопрос, кто питал к ней чувство ненависти, я могу ответить определенно — я. Я ненавидела ее надменный голос и подчеркнуто аристократические манеры, ее невероятную, патологическую скупость и фантастический эгоцентризм. Но убивать ее за это я бы не стала: хватит с нее того, что она сама себя терпела, бедная!