— Что это за «хлам-фонд» такой?
— Ну, вы уже догадались, что Георгий проворачивал аферы с эмигрантами, торговал дешевой рабочей силой, а рабочую силу надо было одевать!
Вот он и собирал для них ношеную одежду и обувь по домам своих знакомых. Да вы сами видели эту кладовку со старой одеждой — там, где была лестница в тайник. Вот этой кладовкой и пользовались все, кто проходил через руки Георгия. Я из этого «хлам-фонда» с ног до головы оделась. Но не такой уж там был хлам, попадались очень хорошие и почти всегда совершенно целые вещи. Из нового у меня только вот этот Наташкин костюм.
— А в чем же осталась ваша сестра, когда отдала его вам?
— Да в том же «хлам-фонде» подобрала себе белые джинсы и какую-то розовую блузку.
Апраксина достала фотографию «русалки».
— Вот эту блузку?
— Да, эту… — глаза Татьяны снова наполнились слезами, потом она опустила голову и тихо заплакала.
В кабинет вошел инспектор Миллер.
Апраксина похлопала Татьяну по руке, но успокаивать не стала, а оживленно повернулась к Миллеру. Она перевела ему последние слова Татьяны и добавила:
— Подумать только, инспектор! Если бы не щедрый жест Натальи Беляевой, мы не имели бы даже такой зацепки, как объявление из «Русской мысли»! Надо же было случиться такому совпадению, что Наталья выбрала из вороха одежды именно старые летние джинсы Анны Коган! Помните ее редкую манеру складывать бумажки втрое?
— Помню, — кивнул инспектор. — Помню и то, как вы уже выстроили стройную систему доказательств ее причастности к убийству «русалки».
— Ах, оставьте, инспектор! — отмахнулась Апраксина. — На то и расследование, чтобы строить концепции одну за другой. По ходу дела отбрасывая негодные. Но за Анну я рада… В деле о «русалке». Однако, между прочим, осталось еще дело о смерти княгини Кето…
— То есть вы все еще подозреваете ее в убийстве княгини Махарадзе?
— Я подозреваю всех, с кого подозрения не сняты! — отрезала Апраксина. — Но, простите, я должна вернуться к беседе. — И она закончила по-русски: — Продолжайте ваш рассказ, Таня, прошу вас!
— Ладно. В общем, Наташка рассказала, как допекал ее муж своей экономией — до тех пор, пока вдруг неожиданно не разбогател.
— Каким образом разбогател?
— Она не говорила. Или говорила, но я не запомнила Он сказал ей, что теперь они перейдут на другой уровень жизни, и начал он с того, что купил себе новый дорогой автомобиль. Но жить они остались все в той же квартирке, и работать Наташка должна была оставаться все на том же месте. Так она там и работала до тех пор, пока не решено было перебраться в Америку. Ну вот, это вроде бы все, что она успела рассказать о себе. Да, она еще намекнула, что в Нью-Йорке, если опостылевший муж не станет с нею считаться, она попытается от него освободиться и начать все сначала. Ну, а потом мы все больше вспоминали наших общих московских знакомых, а о своем Ошпаренном — это она так называла своего мужа, она не очень-то и хотела говорить.
— «Ошпаренный»? Это, видимо, от глагола «шпарен» — экономить.
— Может быть, — пожала плечами Татьяна. — Но так уж она его звала.
— Хорошо, Таня. Значит, все время прошло у вас в разговорах?
— Ну да. То есть мы, конечно, что-то ели, пили вино и очень много курили. Детство свое в Марьиной Роще вспоминали. Спать легли часа в три ночи… А утром Наташка меня разбудила и показала, где что в доме находится, какие-то советы наскоро давала. Потом явился Георгий и сказал, что отвезет ее в Блаукирхен и посадит на электричку. Мы расцеловались поплакали на дорожку, и они уехали… А я осталась одна в чужой стране и в чужом доме. И больше я мою Наташку не видела и не увижу,…
— К сожалению, Танечка, увидите: вам еще предстоит опознание тела своей сестры. Придется через это пройти…
— Да нет, я рада, Елизавета Николаевна, что могу и проститься с нею, и похоронить ее по-человечески, по-христиански… Ведь ее могли сжечь! Елизавета Николаевна, а тут у вас есть русская церковь, священника-то можно найти?
— Ну, конечно, моя милая! Так вы с сестрой верующие, православные?
— Ой, да ну какие же мы православные, Елизавета Николаевна? Грешницы мы и блудницы! Придешь в храм раз в году и стоишь в темном уголке, чтобы люди не догадались, кто ты есть. Мать с детства приучила раз в году на Пасху причащаться, вот и ходили. Не знаю вот только, ходила ли тут Наташка в церковь? А может, она в католичество перешла?
— В католичество? Не думаю. Надо же, вот и еще одна ниточка! Танечка, я постараюсь узнать, какого храма прихожанкой была ваша сестра и кто ее духовник. А уж похороним мы ее точно по православному обряду, у нас и кладбище есть возле русской церкви. Кладбище, правда, немецкое, но там многие наши русские похоронены. Кто бы мог подумать… А что же на ней крестика не было, на вашей сестре?
— А не носили мы их. В детстве мать не давала, боялась, что потеряем, а потом мы сами стеснялись… дуры были.
— И сейчас на вас креста нет?
— Нет…
— Как же так — в такое дальнее путешествие и без креста!
— Верно…
— А если я найду для вас освященный крестик — будете носить?
— Ой, да буду, конечно! Когда такие дела кругом творятся…
— Хорошо… Таня, ну а что было потом, когда Георгий увез Наталью в Блаукирхен на электричку?
— Да ничего… Я убрала немного после наших ночных посиделок, а потом Георгий вернулся. Он очень скоро вернулся, в десять часов.
— Вы заметили время?
— Случайно заметила! Наташка перед отъездом напомнила мне, чтобы я свои часы на два часа назад перевела, а часы у меня были новые, перед отъездом в Москве купила, и вот когда они уехали, я стала их переводить — а у меня не получается! Тут Георгий как раз вернулся, я его и попросила часы мне переставить. Было как раз ровно десять. Между прочим, руки у него дрожали, когда он их переставлял! — мстительно добавила она.
— Да, это в самом деле крайне подозрительно! — заметила Апраксина. — Но очень хорошо, что вы заметили время. — Про себя же она отметила, что таким образом у Георгия Бараташвили появилось алиби, подтвержденное отнюдь не заинтересованным лицом: она помнила, что садовый центр «Парадиз» открывался в десять часов утра. — Ну и как же вы, Таня, потом жили на этом хуторке?
— Георгий мне сказал, что за жилье и кормежку я должна буду исполнять в доме обязанности хозяйки — кормить всю его ораву беженцев, стирать и убирать дом. А за то, что он сделает мне документы, он потребовал еще отдельной платы и получил ее, сволочь такая, тем же вечером — в постели. Вот так я и жила там до тех пор, пока вы не появились…
— Вы забегаете вперед, милая Таня! Меня интересует не постель, а то, как вы провели с Георгием первые часы после того, как он отвез вашу сестру в Блаукирхен. Во-первых, не говорил ли он вам, посадил он ее в электричку или оставил на платформе ждать поезда?