– Я должен ее знать, – сказал г-н Рапт, – но нужно мне простить, если не знаю: меня два с половиной месяца не было во Франции, я ездил ко двору царя.
– Ах, если бы господин де Вольтер был жив, великий философ не сказал бы, как во времена Екатерины Второй:
С севера идет к нам свет.
– Господин Луи Рено, – теряя терпение, молвил граф, – умоляю вас, вернемся к…
– …к новой песне Беранже! Вы хотите, чтобы я вам спел ее, ваше сиятельство? С удовольствием!
И фармацевт затянул:
Эй, черные люди! Откуда идете?
Мы выходим из недр земных
– Да нет, – оборвал его граф. – Вернемся к вашему господину Мюллеру. Вы требуете для него возмещения ущерба?
– Существуют различные права, – отозвался фармацевт. – Но я хочу говорить не только о нем: я обращаюсь к вам, чтобы исправить несправедливость, которая коснулась и вас, как я вижу. Нет, я хочу поговорить о торговле моего племянника.
– Заметьте, уважаемый господин Рено, что я все время только к этому вопросу и пытаюсь изо всех сил вас вернуть.
– С одной стороны, торговля моего племянника терпит убытки, потому что братья-игнорантены заставляют детей петь целый день, и завсегдатаи аптеки разбегаются, едва заслышат эти вопли.
– Я обещаю найти способ перевести школу в другое место, господин Рено.
– Погодите, – остановил его аптекарь. – Ведь это не все.
С одной стороны, у этих братьев есть сестры; монашенки торгуют дешевыми лекарствами, которые они делают сами, настоящим дурманом! И бывают такие дни, когда в аптеку не заходит никто, даже кошка! А мой племянник, которому осталось сделать мне три выплаты, готов уже закрыть лавочку, если вы не найдете, как помочь этому горю, в котором повинны как сестры, так и братья!
– Как?! – вскричал г-н Рапт с оскорбленным видом, видя, что он никогда не кончит с путаником-аптекарем, если не будет ему поддакивать. – Сестры-игнорантенки позволяют себе торговать медикаментами в ущерб честнейшим фармацевтам Парижа?!
– Да, сударь, – подтвердил Луи Рено, взволнованный глубоким интересом, который граф Рапт проявлял к его делу. – Да, сударь, они имеют эту наглость, церковные крысы!
– Невероятно! – вскричал граф Рапт, уронив голову на грудь, а руки – на колени. – В какое время мы живем, Боже мой, Боже!
Он с сомнением прибавил:
– И вы могли бы представить мне доказательство своих заявлений, дорогой господин Рено?
– Вот оно! – отвечал аптекарь, вынимая из кармана сложенный вчетверо листок. – Это петиция, подписанная двенадцатью самыми уважаемыми врачами округа.
– Вот что меня по-настоящему возмущает! – заметил г-н Рапт. – Подайте-ка мне этот документ, дорогой господин Рено:
я дам вам за него отчет. Мы наведем в этом деле порядок, клянусь вам, или я запятнаю свое честное имя.
– Правильно мне говорили, что я могу на вас положиться! – вскричал фармацевт, тронутый результатом своего визита.
– О! Когда я вижу несправедливость, я беспощаден! – ответствовал граф, поднимаясь и выпроваживая своего избирателя. – Скоро я дам вам знать, и вы увидите, умею ли я выполнять обещания!
– Сударь! – проговорил фармацевт, оборачиваясь и, как хороший актер, стремясь во что бы то ни стало оставить последнее слово за собой. – Не могу вам выразить, как я взволнован вашей откровенностью и прямотой. Когда я к вам входил, я, признаться, боялся, что вы не поймете меня так, как бы мне хотелось.
– Сердечные люди всегда сумеют друг друга понять, – поспешил вставить г-н Рапт, подталкивая Луи Рено к двери.
Славный аптекарь вышел, и Батист доложил:
– Господин аббат Букмон и господин Ксавье Букмон, его брат.
– Что за Букмоны? – спросил граф Рапт у своего секретаря.
Бордье прочел:
«Аббат Букмон, сорока пяти лет, имеет приход в пригороде Парижа; человек хитрый, неутомимый интриган. Редактирует новый бретонский журнал под названием „Горностай“. До того как стал аббатом, не брезгал никакой работой, а теперь готов на все ради того, чтобы стать епископом. Его брат – художник, пишет картины на библейские сюжеты, избегает изображения обнаженного тела. Лицемерен, тщеславен и завистлив, как все бездарные художники».
– Черт побери! – выругался Рапт. – Не заставляйте их ждать!
Батист ввел аббата Букмона и г-на Ксавье Букмона.
Граф Рапт только что сел, но при их появлении поднялся и поклонился вновь прибывшим. – Ваше сиятельство! – пронзительным голосом начал аббат, – это был невысокий, коренастый человек, толстый и некрасивый, с изрытым оспой лицом. – Ваше сиятельство! Я являюсь владельцем и главным редактором скромного журнала, название которого, по всей вероятности, еще не имело чести достичь вашего слуха.
– Прошу меня извинить, господин аббат, – перебил будущий депутат, – но я, напротив, один из самых прилежных читателей «Горностая», ведь именно так называется ваш журнал, не правда ли?
– Да, ваше сиятельство, – смутился аббат, соображая про себя, как г-н Рапт мог быть прилежным читателем еще не вышедшего из печати сборника.
Но Бордье, внешне занятый собственными мыслями, а на самом деле все видевший и слышавший, понял сомнения аббата и протянул г-ну Рапту брошюру в желтой обложке:
– Вот последний номер!
Господин Рапт взглянул на брошюру, убедился в том, что все страницы разрезаны, и подал ее аббату Букмону.
Тот отвел ее со словами:
– Храни меня Господь усомниться в ваших словах, ваше сиятельство!
Хотя, конечно, в глубине души его терзали сомнения.
«Дьявольщина! – подумал он. – Надо держать ухо востро!
Мы имеем дело с сильным противником. Если у этого человека лежит экземпляр журнала, еще не пущенного в обращение, это, должно быть, хитрый малый. Будем начеку!»
– Ваше имя, – продолжал между тем г-н Рапт, – если не сейчас, то в будущем окажется, несомненно, одним из самых прославленных в воинствующей печати. По части горячей полемики я знаю не много публицистов вашего уровня. Если бы все борцы за правое дело были столь же доблестны, как вы, господин аббат, нам, думаю, не пришло бы сражаться слишком долго.
– С такими руководителями, как вы, полковник, – в том же тоне отвечал аббат, – победа представляется мне неизбежной.
Мы еще нынче утром говорили об этом с братом, перечитывая фразу из вашего циркуляра, в которой вы напоминаете, что все средства хороши для того, чтобы победить врагов Церкви.
Вот, кстати, позвольте представить вам моего брата, ваше сиятельство.
Пропустив своего брата вперед, он сказал:
– Господин Ксавье Букмон!