Умерла Юлия Качуркина утром 29 июля, Роман держал ее за руку до самого конца и тихонько пел:
Мы плывем на льдине,
Как на бригантине,
По седым суровым морям…
Юля слушала и дышала ровно, только все реже, реже… И вот затихла совсем. Потом пришли санитары и увезли Юлю на каталке.
В этот день к Роману пришла Катя и, увидев, что он лежит у себя в палате одетый и смотрит в потолок, спросила шепотом:
— Отмучилась Юленька?
— Она не мучилась! — ответил он резко.
— Ну и слава Богу, — сказала Катя и перекрестилась. — А ведь в самый День ангела померла твоя девонька! Это верный знак, что пошла она в Царствие Небесное. Ну да отсюда все туда идут, страдальцы бедные.
Роман как-то пропустил Катины слова мимо ушей, а вспомнил о них много позже, когда научился по-настоящему молиться. Сейчас же он пребывал в шоке, не мог даже плакать: просто лежал и ни о чем не думал, и вокруг него была ледяная пустота.
Но долго лежать ему не дали: пришла сестра и сообщила, что профессор ждет его в своем кабинете.
— Прими мои соболезнования, Роман, — сказал Дмитрий Алексеевич. — И мою благодарность.
— За что? Лекарство ведь так и не пригодилось…
— Благодарность за то, что девочка умерла спокойной и счастливой. Это не всякому обреченному больному выпадает.
— Наверное, так оно и есть, — сказал Роман.
— И, кстати, о лекарстве. Ты прости меня, что я сразу хочу с тобой говорить о деле. Понимаешь, натулан достать у нас очень трудно, почти невозможно, поэтому многие люди готовы заплатить за него любые деньги. Я могу поговорить с родителями тех детей, которым натулан может помочь, чтобы они заплатили тебе. Ты мне это разрешаешь?
— Дмитрий Алексеевич, а Юле-маленькой, которая лежала в одной палате с моей Юлей, натулан может помочь?
— Да, этой Юле он может помочь. Но навряд ли у ее матери найдутся такие деньги: она простая работница с обувной фабрики.
— Это неважно, мне деньги не нужны.
Давайте подарим лекарство Юле-маленькой. Тем более что у нее сегодня День ангела.
— В самом деле? Ну что ж, это будет замечательный подарок.
— И скажите ей, что это подарок от Юли-большой.
Скажу, Роман, обязательно скажу. Спасибо тебе.
* * *
Лето вдруг испортилось, начались дожди. Роман несколько дней сторожил у морга, ждал, когда мать приедет за Юлей, хотел поехать на похороны, но так и не дождался. Зато промок, простыл и слег с температурой и кашлем. Опять он давился кровавой, почти черной мокротой. «Кажется, Юля, я тебя догоняю!» — думал он. Потом кашель стал утихать, а через неделю ему стало легче, но лечащий врач послала его на рентген, на всякий случай. Сделали рентген — и не обнаружили метастазов в легких. Решили, что произошла какая-то ошибка, перепутали снимки, и сделали еще один снимок — метастазов нет. Провели полное обследование — ни опухоли, ни метастазов.
— Поздравляю, Роман! — сказал очень довольный Дмитрий Алексеевич. — Конечно, мы будем держать тебя под контролем, но можешь поверить моему опыту — ты победил болезнь.
«Любовь наша ее победила…» — подумал Роман, но вслух сказать такое постеснялся.
— Итак, ты на днях покинешь институт и вернешься к музыке, — сказал профессор. — Желаю тебе больших успехов в будущем!
— Дмитрий Алексеевич, а я уже давно передумал: я не хочу становиться музыкантом.
— Кем же ты хочешь стать?
— Я стану врачом-онкологом. Буду лечить детей.
— Ну что ж, учись и становись. А когда закончишь медицинский институт, приходи ко мне — я с радостью возьму тебя в ученики.
Прошли годы. Роман Семенович Осин теперь известный хирург-онколог и работает в клинике профессора Привалова. Он женат, у него четверо детей, старшую дочь зовут Юлей. Профессора Осина по утрам можно видеть в часовне святого целителя Пантелеймона, недавно построенной в больничном саду: он всегда молится перед тем, как идти в операционную. Больные дети его обожают.
Рассказ вдовы
Когда стало ясно, что мой муж уходит, я больше всего стала думать уже о его душе. То есть, конечно, я продолжала делать все возможное и невозможное, чтобы помочь ему вылечиться, надеялась на чудо, но меня очень тревожило, что будет с его душой в Вечности. Готов ли он, не слишком ли обременен грехами, не ожидает ли его что-то страшное — ТАМ?
У нас был чудный духовный отец, меня он понимал и поддерживал, а мужа каждое воскресенье приезжал причащать за час до службы. Володя причащался, а потом мы с отцом Николаем ехали в храм. Муж мой очень сурово постился и вообще за последние месяцы. Сделал такой духовный скачок, что все дивились. Люди приходили к нему не только чтобы навестить, но чтобы поговорить о своих собственных духовных проблемах. Возле него как-то встретились нечаянно два застарелых многолетних врага — и тут же помирились. И кончину Господь дал ему православную: причастился Володя и умер через 20 минут после причастия. Отец Николай только успел от больницы до дома доехать, как я уже позвонила и сообщила о смерти его духовного сына, и пришлось нашему батюшке возвращаться в больницу первую панихиду служить.
Хотите верьте, хотите нет, но первое время мой Володя мне постоянно знаки подавал. Сижу, например, и горюю, что никогда больше не услышу его голос. Потом приходит ко мне мысль заняться разборкой «стенки», чтобы отвлечься. Разбираю, вытираю пыль и вдруг вижу коробку с Володиными магнитофонными кассетами. Он был большой любитель и знаток джаза, а я — нет. Кому-нибудь надо отдать, думаю. Но тут мне вдруг пришло в голову послушать кого-то из его любимых музыкантов, и я взяла коробку и села на диван. Сижу, роюсь в кассетах, выбираю и вдруг вижу странную надпись на одной из них: «Воспоминания об Андрее Тарковском». А муж мой был кинооператор и одно время работал в группе Тарковского.
Я схватила кассету, вставила в магнитофоне включила — и услышала голос Володи! Размножила кассету с его голосом и раздал копии его родным и друзьям.
Примерно то же было с фотографией, то принялась я горевать, что мы не догадались сделать его последние фотографии — не хотели его огорчать. А у него такое дивное лицо стало перед смертью, никогда он таким красивым не был! Но вот не догадались… Сокрушаюсь я, сокрушаюсь, а потом думаю: «Хватит горевать! Надо за дело браться!» А было много — надо было все бумаги разобрать, привести в порядок. Машину свою нашему монастырю завещал, и я взяла папку с машинными бумагами — и вдруг нахожу фотографию, пришпиленную к точку, на котором написано: «Сделать на права». А это у него было недолгое улучшение где-то за два месяца до смерти, и он тогда заметил, что у него права кончаются: понимала, что это — пустое, но он пошел, сфотографировался. На фотографии было его новое, духовно преображенное лицо. Увеличила, сделала большой портрет.