Что это у тебя, мама, все стирка да стирка! Что же ты там стираешь так долго?
— Да все папины вещи…
Лидия Николаевна поворчала на мать, но смирилась. А перед началом учебного года сама поехала за ней, заставила бросить свою «большую стирку» и все-таки увезла ее в Изборск.
И после первой же ночевки Ольги Павловны в Изборске все разъяснилось. Лидия Николаевна вставала всегда рано. Она привела себя в порядок, помолилась, приготовила завтрак на двоих и пошла будить мать-и застала ее лежащей в постели всю в слезах.
— Мамочка, что случилось?
— Коля… Папа твой… Коля и здесь мне приснился! Я думала, что хоть тут у тебя смогу спокойно спать, без этих мучительных снов! Ведь каждую ночь, ну просто каждую ночь!.. — она зарыдала, уткнувшись в плечо дочери.
Когда она выплакалась, Лидия Николаев на заставила ее подняться с постели и повела умываться. А за завтраком спросила:
— Так папа, значит, все время тебе снится, да, мамочка?
— Почти каждую ночь. Если только совсем со стиркой замучаюсь да снотворных наглотаюсь — тогда бывает перерыв…
— Расскажи мне, как он тебе снится?
— Ох, доченька, это так тяжело, так тяжело…
— Все равно расскажи, тебе же легче станет.
— Понимаешь, сон мне один и тот же снится. Сначала я слышу звонок в дверь, иду, открываю — а там стоит наш папа. Но в каком виде! Форма на нем полинялая, рукава обтрепаны, нашивки «краба» на фуражке нет, а сама фуражка вообще выгорела до зелени и рубашка грязная, а воротничок просто черный; и ботинки у него не чищены, шнурки в узелках, а галстук в веревочку закручен; сам он худой и небритый, щетина на лице и усы отросли и обвисли. Ты же знаешь, какой аккуратист и чистюля был твой отец, он ведь уже и лежа в постели сам каждый день брился.
— Господи! — воскликнула Лидия Николаевна, во все глаза глядя на мать, и тоже заплакала.
— Погоди, это еще не самое страшное.
А в руках у папы узел: грязное белье, увязание в серую грубую простыню, по виду бязевую — каких у нас и дома-то никогда не было. И вот он каждый раз протягивает мне этот узел и просит: «Оля! Ну постирай же ты мне белье! Ведь я тут хуже всех одет, перед людьми неловко… Мне тут хорошо, но так стыдно, так стыдно перед всеми за свой вид! Ты уж постирай, Оленька!» И слезы у него по щекам небритым так и катятся… Ну я и просыпаюсь уже в слезах и потом целые дни напролет плачу. Все-все его белье я перестирала-перегладила, все рубашки его накрахмалила! Костюмы его не стала в чистку сдавать, а сама своими руками выстирала и потом тщательно отпарила. И ничего не помогает! Я думала, что хоть здесь он перестанет мне сниться, так ведь нет, вот в первую же ночь и приснился… — И Ольга Павловна опять горько заплакала.
— Ах, мамочка, глупенькая ты моя мамочка! Неужели ты не понимаешь, о чем папа тебя просит, о какой стирке он говорит?
— Об одежде, о белье…
— Да нет же! Это только образ того, что ему от тебя надо, — ну, чтобы ты догадалась и сама поняла.
— Что я должна понять?
— Что надо молиться Богу о прощении его грехов — вот о какой стирке речь!
— Ты думаешь?
— Да я в этом уверена! Папа говорит с тобой тем языком, который тебе понятен Одежда, белье — это символ его нераскаянных, неотмытых грехов.
— А почему же он снится не тебе, ведь ты у нас в этом лучше разбираешься — в грехах?
— Да потому, что я — его дочь, а дети, конечно, могут и должны молиться за родителей, но только об их грехах им нечего размышлять. А вот ты — ты совсем другое дело: кто лучше знает грехи мужа, чем его жена? Вы же с ним были и остались одна душа.
— Это верно, мы всю жизнь с ним душа в душу прожили. Так что же я должна теперь делать, по-твоему?
— Отмаливать папины грехи. Записки на Литургии за него подавать, поминание в храмах и монастырях заказывать, милостыню раздавать. Но прежде чем все это делать, самой тебе исповедаться надо и причаститься.
— Ох! Я ведь последний раз причащалась в двенадцать лет, когда еще твоя бабушка была жива. С тех пор полвека прошло! Но я готова. В Бога-то я верю как-никак… Да пора же и мне о душе подумать, годы напоминают. Так ты думаешь, это ему поможет, если я начну жить церковной жизнью и о нем молиться?
— А вот сама увидишь!
В пятницу после занятий Лидия Николаевна поехала в Печоры: там жил и служил ее духовник, иеромонах отец Василий.
— Батюшка, дорогой, а у меня для вас подарок! Я к вам одну заплутавшую душу хочу привести на беседу, ну и на исповедь, если получится.
— Еще одну заплутавшую душу? Да уж ясно, какие от вас подарки мне, старому! Нет чтобы носочки связать батюшке и успокоиться на этом, как другие прихожанки, а вы все души да души мне доставляете! — засмеялся отец Василий. — Душа-то хоть православная на этот раз?
— Православная. И даже когда-то в храм ходила и причащалась.
— И как давно эта ваша душа у исповеди не была?
— Пятьдесят лет, батюшка!
Ахти мне, иерею немощному! — ахнул батюшка. — Да, вот уж подарочек! Ну, ведите, ведите свою заблудшую душеньку. И поскорей ведите, а то уведут лукавые в сторону.
Вы-то уж знаете, как они действуют, когда кто-то в храм направляется.
— Бесовские шлагбаумы?
— Они самые.
— Так можно ее прямо завтра на всенощную привести, чтобы потом вы с нею побеседовали?
— Нужно! Ведите!
Но узнав, что «заблудшая душенька» — родная мать Лидии Николаевны, отец Василий беседу в субботу отменил.
— Едем прямо сейчас к вам домой! — заявил он и быстрым шагом направился к своей машине, старенькой, разбитой на псковских дорогах «Волге». Они поехали в Изборск, домой к Лидии Николаевне. Там он имел сначала долгую беседу с Ольгой Павловной, а потом исповедал ее. А после исповеди еще чайку с ними попил и о снах с ними поговорил.
— Про такие сны я часто слышу. Мы о них ничего не знаем: может, это собственные наши душа и совесть нам через сон подсказывают, как именно мы можем и должны нашим умершим послужить, а может, это сам Господь Бог, по великому и неизъяснимому Своему милосердию, дает нашим дорогим отшедшим возможность во сне поведать нам о своей нужде. Святые отцы учат большой веры снам не давать, потому что сны и бесами насылаются. Но такой сон, следствием которого явится ваш собственный приход в храм и ваша усиленная молитва за усопшего супруга, — это уж точно не от бесов!
В эту ночь Ольге Павловне снова приснился муж. Он стоял все в той же заношенной морской форме, но уже не плакал и ни о чем не просил — только смотрел на Ольгу Павловну умоляющими глазами. На следующий день, в субботу, она на местном автобусе поехала с дочерью в Печоры на всенощную, а после службы еще раз исповедалась и потом дома слушала, как дочь читает долгие молитвы — «Последование ко святому причащению». Она так устала от новых впечатлений, что после молитв уснула сразу и очень крепко, и в эту ночь ей ничего не снилось.